– Ну…
– Сам подумай, Конрауд: почему молодые встают на кривую дорожку? Скажи-ка мне. Что ими движет?
– Потому что у них было трудное детство, например, – предположил Конрауд.
– Но ведь Данни росла как у Христа за пазухой. Ее бабушка повторила мне это целых два раза. Она назвала ее сокровищем и идеальной внучкой. Удивительно только, что это «сокровище» ее ненавидело. «Идеальная внучка» их терпеть не могла. Как это сопоставить со словами ее бабушки? У тебя есть на этот счет какое-нибудь объяснение?
– Даже не знаю… А у тебя есть?
– Мне приходит в голову версия о сексуальных домогательствах. Разве не такой вывод напрашивается сам собой? Данни – жертва насилия и хочет заявить об этом на каком-нибудь из сайтов движения #MeToo[19], где полно откровений женщин о том, как они подвергались сексуальным домогательствам. Не кажется тебе такая версия правдоподобной?
– А что говорит ее супруг? Он был дома, когда ты приходила?
– Не было его. И у меня такое впечатление, что он бросил женушку на произвол судьбы и ей приходится переживать горе в одиночестве. С ним я так и не поговорила.
– Думаешь вызвать их на допрос?
– А смысл?
– Ну да, верно, – согласился Конрауд. – Значит, тебе придется с этой мыслью переспать.
– Ложись-ка ты сам спать! – отрезала Марта и отключилась.
Конрауд убрал телефон в карман и вышел в кухню, где Эйглоу заварила чай.
– Вот, это помогает от нервов, – сказала она, подавая ему чашку.
– Мне необходимо порыться в архивах диспансера Вивильсстадир, – сообщил ей Конрауд. – Нужно проверить, есть ли там что о неком Лютере.
– Прямо сейчас? – удивилась Эйглоу, заметив его нетерпение.
– Да, – ответил Конрауд. – Нельзя терять ни минуты.
50
Являвшийся последним оплотом долгой борьбы со смертельной болезнью, диспансер Вивильсстадир возвышался на холме, подобно зáмку. Его построили в тысяча девятьсот десятом году, то есть в тот период, когда эпидемия туберкулеза достигла своего пика и эта болезнь была самой распространенной причиной смертности в Исландии, поэтому требовалось учреждение, готовое принимать и размещать в наилучших условиях пациентов, которых было необходимо изолировать. Вивильсстадир был единственным местом, где им могли помочь. Тогда диспансер находился на приличном расстоянии от жилой застройки, теперь же городок Гардабайр, где по сию пору стоит его здание, стал частью столичной агломерации Рейкьявика. Симпатичное озерцо, некогда располагавшееся прямо у подножия холма, осушили, а беседку, где больные сидели теплыми летними днями, дыша свежим воздухом и любуясь пейзажем, снесли. Когда учреждение еще использовалось в качестве противотуберкулезного диспансера, там, на зависть крупным европейским фермам, имелись собственный амбар, хлев, курятник, сыроварня и даже плотницкая мастерская – в общем, все то, что необходимо автономному поселению.
Когда с туберкулезом было покончено, учреждение выполняло различные функции, а на рубеже веков было переформировано в дом-интернат для престарелых.