Сергей. Что же, вам сюда прикажете подавать? Ты куда?
Гулиашвили. Очень спешу, дорогой, в штабе увидимся. Таксомотор
Сергей. Ну, а ты что тут сидишь? Заболел?
Аркадий. Хуже.
Сергей. Заскучал?
Аркадий. Да…
Не знаю, как потом будет, Сережа, а пока на свете на девять складных людей непременно попадается один нескладный, то есть не то что вообще нескладный, я не жалуюсь, – мне даже вон вчера черт знает откуда, из Австралии, письмо прислали, по моему методу операцию сделали – благодарят. Нет, это все хорошо, а вот… Как ты думаешь, если вот семь лет дружишь с человеком, а потом вдруг признаешься ему в любви, он ведь рассердится, скажет, что же ты все семь лет думал?
Сергей. Да, непременно рассердится. Боже мой, как ты все-таки глуп, неслыханно глуп.
Аркадий. Почему?
Сергей. Потому что она сама женщина и сама тебя любит.
Нет, я чувствую, что без моего вмешательства тут не обойдется.
Аркадий. Ради бога, не вздумай сказать ей.
Сергей. Непременно скажу.
Аркадий. Завтра?
Сергей. Ну, не завтра, когда вернусь…
Аркадий. Когда вернешься… Знаешь что? Вот я смотрю сейчас на твое довольное лицо и думаю: будет ли когда-нибудь такое время, когда тебе больше захочется сидеть дома, чем ехать?
Сергей. Нет, не будет. Я люблю, когда меня посылают. Ей-богу, Аркаша, мы часто забываем, какое это счастье – каждый день знать, что ты нужен стране, ездить по ее командировкам, предъявлять ее мандаты. Я еще мальчишкой поехал первый раз от пионерской организации, потом меня посылал райком комсомола, потом райком партии, потом мне выдавали предписания со звездами на печатях: «Для выполнения возложенных на него особых заданий». Но почему-то всегда хотелось, чтобы там писали немного иначе: «Для выполнения возложенных на него особых надежд». Это лучше, верно?
Аркадий. Верно-то верно. Но война есть война, и это все-таки тяжело и опасно. Я слышал, что там иногда убивают.