Гульд. Когда ты уехал из России?
Смит. В декабре сорок второго.
Гульд. А сейчас февраль сорок шестого.
Смит. И все-таки не может быть, чтобы они сейчас хотели войны.
Гульд. Ну, не сейчас, пусть они даже не хотят ее сейчас, но я сам не боюсь ставить точки над i. Я сам стою за немедленную предупредительную войну против мирового коммунизма. Коммунисты – фанатики, а русские – вдвойне фанатики: как русские и как коммунисты. Поверь, ничто их не остановит, если они смогут подчинить мир своим идеям.
Смит
Гульд. Я прав.
Смит. Может быть. Все может быть. Я уже перестал что-нибудь понимать в этом взбесившемся послевоенном мире. Бомбы, шпионаж, Иран, Корея, Триест. Блоки, союзы. Разве об этом я думал, когда шел по Сахаре, когда валялся в грязи на Окинаве, когда из меня выковыривали осколки на Новой Гвинее? Ради чего все это было? Я не могу дышать, я не могу писать, я не хочу думать. Я приехал с десятью долларами в кармане, я пропил все, чтобы не думать.
Гульд. Подумай до завтра.
Смит
Слушай, одолжи мне сотню долларов – мне нужно сегодня. Так или иначе, я их отработаю и отдам.
Гульд. Может быть, больше?
Смит. Нет, сто.
Гульд. Держи.
Джесси. Да.
Гульд. Джесси, во-первых, мы уходим.
Джесси
Гульд. Во-вторых, передайте патрону, что я ему позвоню, а Смит придет с ответом завтра в двенадцать. Ну, и в-третьих, до свиданья.