– Ну что, принесли свечку?
Никто ей не ответил. Баба вошла и молча остановилась.
Клавденька обернулась.
В дверях стояла баба, да не та. Чужая. Она была огромного роста, широкоплечая, ширококостная, любому мужику впору. На голове темный платок.
– Вам чего? – спросила Клавденька.
– А я к вам в горничные, в девушки. Ваш барин меня подрядил, – отвечала баба густым голосом.
– Ах, значит, муж вас нанял? А вы умеете? Вы уже служили?
– Ну, конечно, – добродушно отвечала гигант-баба. – Дело немудреное.
– Надо бы вот вещи разобрать, – сказала Клавденька, – да тут темно, ничего не видно. Я послала за свечкой в город. Вас как зовут?
– Клаша.
– Так вот, Клаша, разверните пока этот сверток и постелите мне постель.
Клаша живо все размотала, разобрала, устроила, потом вышла из дому. Клавденька видела, как она встала у берега лицом к речке и махала руками, точно звала кого-то.
Наконец вернулась носатая, принесла что нужно, зажгла свечку, напоила свою барыню чаем.
Неуютная была эта баба. Вся как-то дергалась, глаза какие-то пламенные, платок ерзал у нее на голове, и, когда сползал, видны были волосы ершом, как бывает у бритых после тифа.
«– Удивительно, каких он слуг нанял! – думала Клавденька про мужа. – Какие-то нелепые».
Ночь провела она скверно. Никак не могла согреться, и комар пел над ухом.
– Комаров, наверное, будет пропасть.
Утром поднялась с головной болью. Увидела на столе, рядом с вынутыми из несессера вещами, какой-то паспорт. Взяла, развернула:
«Клавдия Петрова. Вдова…»
В глазах потемнело.