У меня упало сердце. И как я мог забыть, что еще на прошлой неделе сам просил Натку, чтобы она зашла подзаняться со мной по арифметике.
— Он не может сейчас заниматься, — важно произнес Гурик. — Мы спешим по очень важному делу. Приходи в другой раз.
— Почему ты отвечаешь за него? — сердито щурясь, спросила Натка. — Может быть, ты, Клюквин, проглотил язык?
Я промямлил, что язык у меня цел, но просто плохое настроение и заниматься, да еще задачками, я сегодня не могу.
Но от Натки Черепановой не так-то легко было отделаться. Она вцепилась в мою руку и продолжала допытываться, куда все же мы направились.
— А какое твое дело? — вскипел Гурик. — Ну, едем мы в медицинский институт на день открытых дверей.
У Натки тонкие черные брови взлетели вверх почти под самую голубую шапочку от такого ответа, а рот стал походить на вытянутую подковку.
— Умнее не мог придумать? —только и смогла проговорить она. — Так вы и нужны в медицинском институте. Только вас там и дожидались! Подумал бы сначала, когда бывает день открытых дверей!
Последних слов Натки мы так и не расслышали. Из-за поворота выскочил трамвай, зазвонил, загремел. Я с тяжелым сердцем оттолкнул Бродягу, вывернулся из-под Наткиной руки и вскочил следом за Гуриком на подножку. Оторопевшая Натка так и осталась с носом. Она стояла до тех пор, пока не тронулся трамвай — все удерживала Бродягу, чтобы тот не попал под колеса.
Билеты на поезд брал Гурик. Для большей солидности он, подавая в окошечко деньги, басом потребовал два мягких до Алтая. Такой станции не оказалось.
— Вот так история!—вырвалось у меня. — Тогда придется брать билеты до Москвы. Оттуда можно в любой конец света Лопасть, даже в Индию...
Гурик, который было приуныл, сразу приободрился.
— Ты, Клюквин, здорово придумал! Из Москвы прямым путем на «Стреле» и в Ленинград прокатиться не дурно. У моего папы там брат живет. А у него «Победа» есть,..
Спорить и ругаться с Гуриком мне давно надоело, мы снова подошли к кассе и взяли билеты до Москвы.
Я побаивался, что нас могут задержать при посадке в вагон. Но ничего такого не случилось. Как только наступило время садиться, началась несуразная толчея, пассажиры так напирали один на другого, что даже прижали кондукторшу. Где уж ей было заглядывать пассажирам в лица. Она лишь освещала фонариком протягиваемые билеты и все упрашивала, чтобы не толкались. Нас втиснули в вагон, и я крикнул Гурику, чтоб он не зевал и забирался на самую верхнюю полку.
А в вагоне набиралось пассажиров все больше и больше. Было просто удивительно, как может в нем разместиться столько народу!
Но вагон оказался таким больший?, что всем нашлось места сколько угодно. Мы лежали с Гуриком на самых верхних полках, под потолком. Вошел какой-то парень с огромным чемоданом, а следом за ним девушка, повязанная белой пушистой шалью.
— А ну-ка, пацан, слезай, — крикнул парень, дергая Гурика за валенок.
На лавках внизу притихли, я напугался. Думал, что вот сейчас крикнут кондукторшу, та начнет расспрашивать нас, придираться. Принялся делать Гурику знаки, чтобы он уступил место, но он не понял моих сигналов и вместо того, чтобы спуститься вниз, отчаянно брыкнул ногой.
— Оставь ребенка в покое, Павлик, — попросила девушка. Она заметила, как я сигналил Гурику, и улыбалась. Теперь она развязала шаль, пригладила черные косы, и я удивился ее девчачьему виду.