CoverUP

— О, да! — насмешливо, но непонятно произнес Ларик. — Я ей такое наколол, такое…

Он сделал страшные глаза и замолчал, заставляя Яську мучиться от любопытства.

— Так что? — Яська стремительно наклонилась к нему и легонько, но обидно от неожиданности поставила звонкий щелбан.

Ларик схватился за лоб и заверещал:

— Да, бантик я ей наколол. Маленький симпатичный бантик. Ничего не значащую финтифлюшку!

— Понятно… — протянула Яська.

И именно в этот момент неверная сегодняшней ночью луна выкатилась стыдливо из-за туч опять. И осветила особенно ярко для уже привыкших к темноте глазам дорожку в саду. Когда девушка увидела этот освещенный кусок сада, слова застряли у неё в горле.

— Ларик…, — пролепетала Яська, — что это?

Ларик тоже кинул взгляд в этом направлении и застыл немой бледной статуей. Глазам предстало совершенно дикое в своей бесцельности зрелище. Розовые кусты были нещадно обломаны, и флоксы на перегнутых стеблях уныло свесили свои яркие шары в землю. Все цветы на высоких стеблях были грубо искромсаны, то ли когтями, то ли зубами, а клумбы вытоптаны настолько, что это было заметно даже в ночном свете.

Цветник, столь заботливо поддерживаемый Лариком все годы после смерти мамы, был разгромлен самым варварским образом.

Глава четвертая. Время

— Девушка, вы выходите?

Ева не собиралась выходить, ей нужно было проехать ещё две остановки, но толпа в переполненной маршрутке напирала и сдавливала все живое на своем пути. В том числе и Еву. Её привычно затошнило от мерзкой близости чужих людей, от посторонних прикосновений к её коже, от запахов, которые распространяли незнакомые тела. Она физически ощущала, как от трения сбивались даже молекулы, отрывались от тел и парили в редком пространстве, соприкасаясь и взаимопроникая друг в друга. Тошнота усиливалась, и Ева просто молча кивнула.

Когда маршрутка, чуть заваливаясь к пешеходной части, резко затормозила и выпустила её наконец — то из своего ужасного молекулярного подогретого супа, Ева немного постояла на начинавшем свежеть вечернем воздухе, прижала пальцы к вискам, сделала несколько глубоких вдохов — выдохов.

«Боже, больше никаких маршруток», — подумала она, и тут же поняла, что врет сама себе. Деньги катастрофически кончались, и это собеседование, с которого она добиралась домой с такими муками, Ева явно провалила. Поездки на такси подорвут её бюджет окончательно и бесповоротно. И ей тогда уже точно придется все время пользоваться общественным транспортом, полным этих отвратительных, дурно пахнущих чужих людей. Возможно, среди них есть больные. Или извращенцы. Ева посмотрела на свое ослепительное платье — белое, в красный горох, и передернулась. Платье придется выкидывать. Кто знает, сколько нечистых частей тела сегодня терлось о него. Даже после химчистки она будет помнить об этом, и уже никогда не сможет надеть этот прекрасный «беби — долл» со спокойным сердцем.

Значит, ей просто необходимо будет новое платье! Это нужно было скинуть немедленно, оно, словно пропитанный ядом пеплос, посланный Медеей сопернице, жгло её кожу. На пике огня, охватившего её тело там, где оно соприкасалось с поруганным платьем, трепыхалась свежая татуировка — маленький яркий бантик. Место свежего тату жгло, но не сильно, ощущение от чужих прикосновений было больнее. Это была замечательная мысль — сделать такую невинную, девичью татуировку. Ева бросила взгляд на щиколотку и убедилась в правильности этого решения. Все ещё немного опухший бантик словно подмигивал ей: «Да мы с тобой, девочка, горы свернем!». Оставалось только немедленно купить новое платье.

Ева обрадовалась. У неё появилась цель. В мире было не так много прекрасных мест, и торговые центры, несомненно, являлись самыми замечательными из них. Там Ева забывала обо всем, словно глотая свежий воздух, сотканный из света, блеска, замечательных запахов новой одежды и смешанного аромата парфюма. А главное — ощущение непрекращающейся молодости, огромного светлого пространства, вечного праздника, сулящего жизнь без боли и увядания. Там не было этих ужасных скрюченных старух со слезящимися глазами, стариков, у которых штаны свисают пустым потрепанным мешком с задницы и колен, их детей, уже тронутых надвигающимся тленом, но ещё молодящихся, обманывающих самих себя. В торговых центрах даже эти предстарки, как называла про себя Ева всех, кому перевалило за тридцать, тоже казались ещё полными сил и бурлящих соков для того, чтобы цвести, действовать, благоухать и просто жить.

Еве не пришлось долго уговаривать себя, а точнее, ей вообще не пришлось себя уговаривать, потому что ноги сам понесли её во дворец молодости, света и новых платьев. Звонок от брата был очень некстати. Он просто самым беспощадным образом ворвался в её с таким трудом созданное замечательное настроение, и опять испортил его.

— Мне не очень удобно говорить сейчас, — Ева, не останавливаясь, швырнула в телефон фразу, которую она постоянно говорила Адаму. Он прекрасно знал её хитрость и способность увиливать от любых неприятных ей разговоров, поэтому быстро сказал:

— Если ты сейчас отключишься, денег в этом месяце не дам.