CoverUP

В торговом центре творилось самое любимое Евой приключение — летние распродажи. Все бренды, даже шикарные и дорогие, становились родными и доступными. Можно было войти в бутик, в который при обычных обстоятельствах и носа казать было страшно от ощущения невозможности и собственной несостоятельности, и повысить самооценку хотя бы мыслью: «О, это я могу купить. Я! Это! Здесь! Могу! Купить!».

Ева, не торопясь, дефилировала по просторным залам, старательно обходя корзины с накиданным тряпьем, выставленным совсем за бесценок и захватанным разными руками ничуть не меньше, чем одежда в маршрутке. Скорее всего, даже больше. Ей нужно было что-то девственное и уникальное. Она подумала вдруг, что поездки в маршрутке, после которых она, как правило, выкидывала одежду и обувь, обходятся ей гораздо дороже, чем такси, но решила тут же эту мысль забыть. Потому что было в этом действе нечто сакральное и глубинное. За муки получать вознаграждение. Дальше этой мысли соваться было опасно.

Ева один раз в жизни общалась с психотерапевтом. По милости Адама. Тогда она закрылась в квартире на несколько дней, и все это время лежала в ванной, меняя воду и душистую пену. Она израсходовала тогда все свои благовонные запасы, потому что круглые сутки выливала воду и снова набирала её, каждый раз наполняя ванну новым ароматом. В ход шли и шипящие шарики, и лавандовые наполнители в виде цветов, и масло, взбивающееся в невероятных размеров пену. Пена мягко укрывала Еву, спасала её от всей грязи мира. Она могла бесконечно вытягивать то одну ногу, то другую, любуясь, как из воздушной белизны с мягко лопающимися шариками показывается идеально гладкое колено. Пена собиралась сказочными островами на плечах, груди, предплечьях. Она лопалась и тихо исчезала, не теряя своего белоснежного очарования. Пена обещала уход без боли увядания. Так прошло несколько дней, самых счастливых в жизни Евы.

Брату пришлось выломать дверь в квартиру, и когда он ворвался в ванную комнату и увидел Еву, погруженную в пену, его чуть не хватил Кондратий. Он вытащил её. Ева сопротивлялась, выскальзывала из его рук тонкой рыбкой, просила оставить её в покое. Потом она посмотрела на кончики своих пальцев, сморщившихся от долгого пребывания в воде, дико заорала и на несколько минут потеряла сознание.

С тех пор Ева принимала только душ, а Адам отвел её к психотерапевту. На самом деле он собирался отвезти её прямым ходом в психушку, но передумал, решил сначала попробовать мягкую терапию. Наверное, кто — то ему посоветовал, Ева точно не знала. Она не сделала ничего плохого, никому не мешала и была в эти дни счастлива. Она не сказала приятной женщине с мягким круглым лицом, слишком простым, чтобы, по мнению Евы, проникнуть в самые потайные уголки её души, о том, что произошло накануне её «мокрого протеста». О том, как грязная, пахнущая немытым телом старуха на прекрасной аллее, где вечером Ева сидела на веранде уютного кафе за чашкой кофе, протянула свои скрюченные коричневые руки с когтями, и сквозь ажурные зигзаги решетки, отделяющей кафе от остального мира, дотронулась до девушки. Она что — то приговаривала, эта жуткая старуха, но Ева её не слышала. В то же мгновение липкий, холодный пот выступил на всем её теле, она начала задыхаться, с трудом проталкивая воздух в себя, невидимой сетью Еву накрыла невероятная слабость. В руках старухи словно открылся перекачивающий из Евы в этот полутруп канал, по которому уходила молодость и жизненная энергия. Девушке показалось, что она умирает. Как Белоснежка, которой нищенка вручила отравленное яблоко.

Тут же молодой симпатичный официант, обслуживающий Еву, подскочил, прогнал злую ведьму, испугался за резко побледневшую девушку и предложил вызвать «Скорую помощь». Она отрицательно покачала головой, ей хотелось только одного — поскорее добраться домой и смыть с себя эти отравляющие прикосновения. Убрать дыхание старости и тлена со своего тела. Ева даже смогла расплатиться за кофе, и держала себя в руках всю дорогу домой.

Плотно закрыв за собой входную дверь в квартиру, она ожесточенно сорвала с себя блузку, настолько ожесточенно, что пуговицы летели в разные стороны. Захлебываясь в рыданиях, стащила с себя джинсы, бюстгальтер и плавки. Всю одежду она выбросила с балкона на улицу, потому что не могла терпеть её рядом с собой даже в мусорном ведре. Физически не могла. И наполнила ванну.

Все, что было до того, как она включила кран с водой, Ева не стала рассказывать круглой мягкой докторше. Та внимательно слушала, потом задавала какие — то вопросы, как показалось Еве, абсолютно дежурные. Словно врач насмотрелась сериалов по телевизору и решила поиграть в психотерапевта. Адам же поверил докторше, о чем — то они с ней говорили, и с тех пор в его взгляде на Еву появилось это ужасное сочетание тревоги и раздражения. Словно докторша сообщила ему о смертельной болезни сестры. Самое неприятное было в том, что как раз тогда Еву и уволили за прогулы, и получилось так, что она оказалась совершенно зависимой от брата. И вынуждена была хоть немного, но показать свою причастность в этой игре «Спаси ненормальную Еву». Впрочем, соскочила она с неё довольно быстро и удачно. Адам еще какое — то время приставал к ней с просьбами ходить на сеансы, как он называл эту неловкую и глупую игру, в которую его пригласила эта врач, насмотревшаяся по телевизору сериалов про психотерапию. Но Ева несколько раз поплакала, и он отступил. Потому что с детства не мог выносить её слез. Тихих, редких, молчаливых, но таких пронзительно безнадежных, что у него сразу сердце останавливалось. Адам готов был сделать все, что угодно, лишь бы она перестала плакать. Он очень любил и жалел Еву.

Она не была стервой, всеми средствами добивающейся своей цели. Просто не считала себя больной, больными были как раз все эти люди, грязные, старые, гниющие, которые ходят по улицам, как ни в чем не бывало. Они смеялись, дотрагивались до людей красивых и молодых, хотя не имели никакого права распространять заразу на тех, кого еще не тронул этот ужасный смертельный вирус. Вирус старости.

— В «бантике», — в голове у Евы успокаивающе возник голос татуировщика, — нет никакого глубинного философского смысла. Это скорее придает некую пикантность, небольшой эмоциональный окрас. Подчеркивает женственность, грацию, нежность и свежесть образа. По моему опыту, чаще всего его выбирают совсем молодые девушки. Ещё такую татуировку мужчины подсознательно расшифровывают, как сигнал готовности к романтическим приключениям и любви. Не беспокойтесь, «бантик» не имеет абсолютно никакого негативного подтекста.

Ева бросила еле заметный взгляд на свежую татуировку. Как раз то, что нужно. Свежесть, нежность, грация. И никакого негативного подтекста. Это воплощенная она сама, Ева.

Завертелась круглая дверь на вход, и её тут же захватили волны такого любимого запаха: новых вещей, разнообразного парфюма и крепкого эспрессо из притаившихся среди бутиков кофеен. Татуировка радостно защипала от восторга, словно тоже радовалась, что наконец — то оказалась на своем месте. Ева и «бантик» по-настоящему расслаблялись и были счастливы только дома или торговом центре.

Она, быстро и не останавливаясь, прошла мимо огромного свального помещения с совершенно неприличными низкими ценами. Там толклось много некрасивого народа. Толстые тетки, начинающие расплываться раньше времени, нищие студенты с явно быстротечной молодостью на лицах, которые по всем приметам ещё год — два и покроются морщинами беспокойства и неумения наслаждаться жизнью, странные мужчины с затравленными взглядами. Они рылись в больших тележках и выхватывали из них наваленные тряпки, лица у этих людей были озабоченные каким — то животным инстинктом. Будто находились на охоте, и, схватив загнанную добычу, устремлялись к кассе, гордо вываливая на ленту тряпки позора своего.

Не остановилась Ева и около слишком «дамских» витрин, какими бы престижными ни были бренды. Если у кого есть желание раньше времени становиться «тетками», пусть и в роскошных нарядов, они могут себе это позволить. Но лично она, Ева, не собирается становиться прообразом «королевы — матери на торжественном выходе».

Ева знала, куда она идет. И пусть в этом недешевом бутике для девочек — подростков она встречала иногда недоуменные взгляды, когда выяснялось, что платья она берет на примерку для себя, все же это был особый рай. Рай вечной молодости, коротких топиков с кружевной отделкой, тончайших, подчеркивающих фигуру в полете, просторных свитшотов, мягчайших джинсов с кучей блестящих стразов.… И главное — платья.

Платья Ева всегда покупала только здесь. В горох и полоску, с контрастной отделкой и бантиками, приталенные и свободные, кружевные и шелковые, шифоновые, вискозные. Это были настоящие произведения искусства, которые мягко садились на талию, ласкали подолом ноги, заставляли чувствовать себя гибкой, ловкой, женственной. Пантерой перед прыжком. Если бы это было возможно, Ева осталась бы жить в этом нежном, разноцветном раю.

— Мама, а почему эта тетка прикладывает платье к себе? — до Евы донесся противный визгливый голосок девочки — подростка, с невнятным выражением перебирающей до невозможности узкие джинсы, разложенные под заветным объявлением «Минус семьдесят процентов». Беспощадная тинейджерка была худа, вертлява и некрасива, но — Боже! — какой тонкий нежный свет шел от её кожи! Она словно светилась изнутри, и Ева ненавидела всех этих девчонок за чистоту света, который у неё самой с утра ещё был ярок, но к вечеру мутнел, становился тяжелым и грузным, а к ночи совсем пропадал.

Мама, к которой обращалась противная девочка, задумалась, очевидно, прикидывая, что у Евы по возрасту не может быть такой взрослой дочери, которой бы она выбирала наряды. Через минуту до Евы донеслась фраза:

— Может, племяннице? Или знакомой?

Ева обернулась с вешалкой, на которой струилось и переходило из одного цвета в другой платье-хамелеон, и посмотрела в упор на уже порядком вытолстившуюся маму и некрасивую, но очень самоуверенную девочку. Мама сконфузилась, поняла, что Ева услышала их разговор, а дочка ответила взглядом наглым и в упор.