CoverUP

Сейчас руна немного воспалилась и щипала. Валентин понимал, что должно минуть время, прежде, чем воспаление пройдет. Просто его в данный момент раздражало абсолютно все. Хотелось есть, но на виду у всех в санаторной столовой он не мог себе позволить брать блюда, которые были неполезны. Потому что было бы чересчур на глазах действующих и потенциальных клиентов врачу-диетологу лопать жирную котлету с большой порцией картофельного пюре, щедро сдобренного сливочным маслом. А Валентину, находившемуся в состоянии некоторой раздражительности и капризности, хотелось именно побаловать себя. И даже сама мысль о пережевывании очень полезного зеленого салата, которым он питался под многочисленными взглядами в общей столовой, была ему сейчас невыносима. То ли от голода, то ли от воспаления тату, то ли от безрадостных мыслей, заболела резко голова.

Валентин взял бластер цитрамона, выковырял таблетку и налил себе воды в одноразовый стакан. Он положил таблетку на язык, подумал о том, что все-таки решится и спустится сегодня вечером к морю, проверить, начала ли действовать руна, сделал глоток….

Горло внезапно передернуло судорогой. Валентин, пытаясь преодолеть панику, судорожно вдыхал носом. Ничего не получилось. Из открывшегося рта вырвался хрип, тут же превратившийся в рев. Стакан выпал из его рук, которыми Валентин схватился за внезапно закрывшееся горло. Вода вылилась на белоснежный до хрусткости халат, промочив его насквозь, до тела, но диетолог этого даже не заметил. В глазах поплыли зеленые пятна, окружающий мир расфокусировался, поплыл. Валентин согнулся пополам, затем рухнул на пол. «Ларингоспазм, сейчас пройдет», — попытался успокоить себя Валентин, но казалось, что вода, вызвавшая непроизвольные сокращения гортани, заполонила его всего настолько, что столь необходимому ему сейчас воздуху, было совершенно не пройти в легкие. Все кругом стало — вода, и Валентин тоже растворялся в ней и становился жидкостью. Это было ещё ужаснее, чем, когда он представлял себе, что тонет.

«А ведь ничто не предвещало», — раздался у него в голове издевательский голос.

А другой, не менее странный и не менее чужой, ласково прошептал:

— Не сопротивляйся. Зачем тебе? Откройся потоку, освободи сознание. Не держись за твердь….

Руна опрокинулась на Валентина, цепляя его своей острой как у вязального крючка гранью, и потащила за собой в водную бездну. Последнее, что он видел, перед тем, как глубина поглотила его — широко раскрытые в ужасе глаза чернявой, загорелой девчонки, вдруг возникшей откуда-то на пороге его кабинета.

* * *

Яська сидела в коридоре прямо на полу, поджав к груди худенькие коленки, обхватила их руками. Она с ужасом и немым вопросом оглядывала снующих мимо неё деловых мужчин, явно занятых чем-то ужасно важным. Яське очень хотелось, чтобы кто-нибудь проявил к ней сочувствие. Всё-таки только что на её глазах умер человек. Смерть она видела впервые в жизни, и находилась в состоянии шока. Но сочувствия никто так и не проявил. Её вежливо, но настойчиво попросили пока не уходить, и периодически она как попугай по кругу рассказывала то одному рассеянному человеку, то другому, о том, как вошла в кабинет и увидела врача, схватившегося за горло. Он хрипел, хрип этот перешел в рев. Затем человек в белом халате упал на пол и забился в судорогах. Все это длилось буквально долю секунды, затем он затих. Яська не знала, что делать в таких случаях, и просто начала громко и панически кричать. Набежали люди. Это все.

Она рассказывала это прилежно снова и снова. Пока около неё вдруг не возникла пухлая, странно-обаятельная в своей некрасивости девица с ярко накрашенным ртом.

— Ты свидетель? Имя. Фамилия! — требовательно сказала девица, и кажется, включила на телефоне диктофон.

Люди часто, а вернее, почти всегда, не могли сразу определить Яськин возраст. Она казалась двенадцатилетней, только входящей в пору своего рассвета девочкой, в то время как несостоявшейся выпускнице экономического факультета было уже далеко-далеко за двадцать. Такая она была вытянутая и тощая, как подросток-переросток, с торчащими локтями и острыми, почему-то вечно поцарапанными коленками. К этому несколько диковатому облику прилагались волосы в форме вечно растрепанного «каре», которые после неудачной покраски приобрели нежно голубое сияние. Поэтому она привыкла к вечному «тыканью», с которым к ней обращались посторонние люди. Но сейчас в Яське от усталости, голода, пережитого ужаса и необходимости рассказывать одно и то же разным людям, взыграло упрямство.

— А вы кто? — она поднялась и, все ещё опираясь о стенку, нагло взглянула в прозрачно-светлые глаза девушки. «Вы» в вопросе прозвучало подчеркнуто. В эту же минуту кто-то крикнул:

— Алина, ты скоро? Посмотри, у него на руке татуировка совсем свежая. Закорючка какая-то интересная. Может, он из секты какой? Заканчивай уже со свидетелем, она ничего толкового не скажет.

Яська обнаглела ещё больше от недоверия к своим ораторским способностям, и уставилась, уже противно ухмыляясь, куда — то поверх голов, заполнивший коридор стационара людей.

— Сейчас, — крикнула в сторону Алина, и посмотрела на Яську уже с вполне человеческим выражением понимания на лице. — Я судмедэкспорт. Первый раз смерть так близко видишь?

Наконец-то впервые за время ожидания, когда же её наконец отпустят, Яська увидела сочувствие.

— Он умер. — Констатировала Яська, обрадовавшись, что кто-то услышал тихий голос её души. — Зачем это все?

Она вскинула руку в сторону суетящихся людей.

— Понимаю, — кивнула Алина, — что ты устала и переживаешь, но работа у нас такая. Ты же не ожидаешь, что мы все сейчас начнем оплакивать умершего, вместе того, чтобы выяснить, что с ним на самом деле произошло?

— А что произошло? — Яське показалось, что голос её стал хрипеть, как совсем недавно у умирающего врача. Она непроизвольно схватилась за горло.