Скрипы становились громче.
«Это вовсе не моя любимая мелодия», — пробормотал Стармех.
Напряжение в корпусе нашей подлодки терзало меня, как будто мое собственное тело было под прессом. Кожа на голове резко дернулась, когда прозвучал еще один взрыв. Безумное давление делало нашу стальную обшивку столь же уязвимой, как яичную скорлупу.
Двойной взрыв, затем еще, лишь ненамного слабее первого. Казалось, что наши преследователи раскинули на нас сеть трала с мельчайшей ячеей.
Еще одно содрогание плит настила, за которым послышался неизбежный громовой раскат взрыва.
Тишина на несколько ударов сердца. Затем два разрушительных взрыва, которые снова потушили огни лампочек и вызвали звон разбивающегося на палубе стекла.
Конус ручного фонарика прошелся по переборкам и остановился на циферблате главного глубиномера. Когда я его увидел, то просто похолодел: стрелки обоих приборов просто исчезли. Стекло прибора между двумя рулевыми треснуло и из него поперек центрального поста била струя воды.
«Глубиномер течет», — услышал я чей-то доклад дрожащим голосом.
«Все в порядке», — проворчал Командир, «нет никакой нужды сочинять об этом песню и танцевать».
Пустая шкала выглядела как глаза, покрытые поволокой смерти. Мы больше не могли узнать, всплывает подлодка или погружается.
По моей голове поползли мурашки. Наши приборы отреклись от нас. Без них мы были неспособны чувствовать наше положение в толще воды.
Матрос центрального поста на ощупь пробирался между каких-то труб при свете ручного фонарика, явно в поисках крана, который перекроет струю. Он был мокрый насквозь еще до того, как достиг крана. Хотя струя уменьшилась и иссякла, он продолжал ползать вокруг по палубе. Внезапно он выпрямился, аккуратно держа что-то двумя пальцами, как драгоценный камень. Очень осторожно он взял стрелку и установил её на место выступа малого прибора, который отмечал большие глубины. Я чувствовал себя так, будто наши жизни зависели от того, будет или нет шевелиться эта тонкая полоска металла.
Матрос убрал свою руку. Стрелка дрогнула и начала двигаться. Командир одобрительно молча кивнул.
Стрелка теперь стояла на 190 метров.
«Шум винтов пеленг два-три-ноль, два-два-ноль», — доложил Германн. «Шум усиливается».
Командир снял фуражку и положил её на хранилище карт. Его волосы были влажными и потными. Он глубоко вздохнул, почти знак смирения, как будто он не доверял самому себе что-либо сказать.
Шум винтов пеленг два-один-ноль, усиливается. Снова атакует».
Командир приказал дать полный вперед, и U-A слегка наклонилась на нос. Он оперся спиной на сверкающий, покрытый маслом ствол поискового перископа и уставился на подволок.
Давно забытые образы отчетливо обрисовались в моем воображении. Я увидел картонные диски двух машин для выделки мороженого на ежегодной ярмарке, нескончаемо вращающиеся навстречу друг другу, пока белая и красная спирали не наполнили мою голову до точки взрыва. Затем я опознал их как следы двух глубинных бомб, огненных комет, которые обжигали все на своем пути.
Еще один доклад от оператора гидрофона поразил меня. Я уставился на его рот, но слова не смогли проникнуть в мой мозг.