Никто не знал. Подлодка все еще была на ровном киле. Я раздумывал, что бы это могло означать. Наше горизонтальное положение казалось не сочетается с сигналом тревоги.
«Отставить тревогу, отставить тревогу!» — проквакала громкая связь. В конце концов из центрального поста пришла информация: это была ложная тревога.
«Что? Как это случилось?»
«Рулевой по ошибке нажал кнопку».
«Что за тупица это был?»
«Бенджамин».
Минута без слов, затем всеобщая ярость.
«Выбросить педика за борт».
«Ну, чтоб меня трахнули!»
«Как актриса сказала епископу».
«Кто просил тебя тыкать своим веслом?»
Всеобщий хор голосов: «Как актриса сказала епископу!»
Старшина был вне себя от злости. Он не сказал ни слова, но его глаза метали молнии. Счастье для рулевого, что он был вне досягаемости в боевой рубке. Даже Стармех выглядел так, будто хотел содрать шкуру с матроса заживо.
Старшины все еще давали выход своему негодованию, когда я взобрался обратно на свою койку.
«Легкомысленный сукин сын. Подождите, уж я до него доберусь!»
«Оставь немного для меня».
Раздалось громкое пуканье. Выглянув из-за занавески, я увидел Дориана, обмахивающего свои ягодицы. Он шуточно поклонился. «А теперь мой следующий номер…»
«Засунь себе туда носок! — запротестовал кто-то.
Реакция была неизбежной: «Как епископ сказал актрисе!»
Никто не говорил о политике в кают-компании, но даже в приватных разговорах Командир тотчас же реагировал на любую серьезную дискуссию сардоническим изгибом губ. Вопросы о целях и перспективах войны были абсолютным табу. Однако, я нисколько не сомневался, что эти вопросы — а не его личные проблемы — были тем, что завладевало Командиром во время его продолжительных молчаливых дневных размышлений.