– Женщины слабы. Да, руки для боя мы не имеем, но выдержать можем больше, чем они… голод, жару, зной, пытки, когда сердце прикажет. Орден нужно спасти! Спасти Орден!
– Во Имя Отца и Сына! Моя Офка! – прервала бургомистрова. – Но это не наше дело. Молиться, очень хорошо, но что же больше? Тут нужны железо и руки.
– А! Нет! – крикнула Офка. – Железо сокрушилось, руки онемели на века; нужно хитрости, совета, предательства, лукавства…
– У бедняги в голове помешалось, – промурлыкала госпожа Шютцова.
Офка перестала говорить.
– Моя госпожа, – сказала она после долгого молчания, которого женщины прервать не смели, – если бы ты видела этот бой, эту резню, это кладбище, либо твоё сердце разорвалось бы, либо распухло бы такой злостью, ненавистью, местью, как моё.
– Но может ли это быть, возможно ли, чтобы великий магистр, его войско такое сильное…
– Следа после него нет, – воскликнула Офка, – пали храбрые рыцари. Последний магистр Ульрих выехал на бой со своими, желая пасть и ища смерти. Все дали полностью себя перебить, не остался никто, а раненых докалывали враги.
Офка закрыла свои глаза, женщины начали рыдать; один за другим посыпались вопросы, и почти каждый ответ сопровождался плачем.
Наступала ночь, в городе никто не думал об отдыхе. Шютцова начинала тревожиться за мужа, который не возвращался из замка; зажгли свет. Задумчивая Офка прохаживалась по комнате.
– Что же ты теперь думаешь с собой делать? – спросила госпожа Шютцова.
– Не знаю, сегодня угол мне дайте для отдыха: подумаю. Сидеть у прялки не могу; кто же знает, что предприму завтра.
Они ещё разговаривали, а ночь была уже поздняя, когда в комнату, сразу не снимая шапки, вкатился серьёзный Шютц. Увидев в доме юношу, свободно общающегося с женщинами, он, видимо, немного возмутился, и, удивлённый, посмотрел на жену. Та ответила ему пожатием плеч.
– Тут нечего скрывать, – сказала она, – ведь всё-таки это дочка Носковой из Торуни.
– Сын, пожалуй? – сказал бургомистр.
– Дочка, – подтвердила жена.
Шютц слегка поклонился, но ему что-то так тяготило сердце, что даже это особеннейшее приключение не могло его ни удивить, ни пробудить в нём интереса. Вздохнув, он сел за стол, сложил обе руки и погрузил в них голову. Жена лаского положила ему на плечи ладонь, пытаясь его разбудить. Это ничуть не помогло, он думал… а когда, наконец, раскрыл свои ладони, женщины заметили, как по мужественному лицу тихо текут две струйки слёз, которых он не скрывал.
– Женщины, – воскликнул он, – собирайте, пока есть время, что наиболее дорогого имеете, прощайтесь с мирным домом. Враг идёт, замок защищать нужно… город бы ему убежищем служил, а этого мы не можем допустить. Завтра я сам под собственный дом подложу факел, пусть с дымом идёт Богу на славу.
Бургомистрова вскрикнула с великой болью. Гизелла начала плакать. Офка стояла и смотрела на Шютца, который уже вытерал слёзы.
– Нет времени для рыдания! Собирать, что можно, мы все идём в замок. Живая душа не останется в городе, руины и пепел найдут, пускай ими кормятся. Во славу Богу нашу собственность.