Наставники Лавкрафта ,

Так вот. Я отнес коробку наверх, положил в нее череп и запер дверцу шкафа. Когда служанка принесла мне завтрак, она сказала, что ей жаль, но она должна уйти, и потеря зарплаты за месяц ее не волновала. Я взглянул – цвет ее лица был смесью зеленого, желтого и белого. Я сделал вид, что удивился, и спросил, в чем дело. Но в этом не было смысла, так как она лишь повернулась в мою сторону и прямо спросила, есть ли у меня намерение оставаться в доме с привидениями, и если да, то сколько я смогу продержаться. Хотя она замечала мою временами приходящую глухоту, тем не менее не верила, что мне под силу спать под эти ночные вопли. Еще женщина поинтересовалась, зачем я копошился в доме, открывал и закрывал входную дверь между тремя и четырьмя часами ночи. Я не нашел, что на это ответить, раз уж она меня слышала. Служанка ушла, и я остался один. Позже утром я отправился в деревню и нашел женщину, которая была готова приходить и делать любую имевшуюся работу по дому и готовить еду – при условии, что сможет уходить домой каждую ночь. Что касается меня, то я в тот же день перебрался вниз и с тех пор никогда не пытался спать в лучшей спальне дома. По прошествии некоторого времени я заполучил пару шотландских слуг среднего возраста из Лондона и долгое время ни в чем не нуждался. Я начал с того, что рассказал им о доме: мол, он расположен в очень незащищенном месте, поэтому ветер гуляет и свистит здесь частенько в осенне-зимнюю пору, что принесло жилищу дурную славу в деревне, ибо корнуэльцы склонны к суевериям и сказкам о привидениях. Две закаленные жизнью рыжеволосые сестры изобразили подобие улыбки и с большим презрением сообщили, что невысокого мнения о байках про какие-то южные привидения: ведь они, умудренные опытом службы в двух английских домах с призраками, наслушались множества разных историй. К тому же слыхали они и о «мальчике в сером» – того не считают особой редкостью в Форфаршире[24], у них на родине.

Сестрицы составляли мне компанию несколько месяцев; пока они оставались в доме, у нас были покой и тишина. Та из сестер, которая служила поварихой, по-прежнему здесь, в деревне: она вышла замуж за местного могильщика, который работает в моем саду. Вот так здесь все и происходит. Деревушка маленькая, могильщику приходится находить применение своим навыкам в различных сферах. Например, помимо тяжелой физической работы, он неплохо разбирается в цветах – во всяком случае, достаточно, чтобы помогать мне управляться с ними. Хоть я люблю заниматься этим делом, но моя спина давно уже не гнется как следует. Он трезвый, немногословный человек, который не вмешивается не в свои дела, и он был вдовцом, когда я приехал сюда. Его зовут Трэхерн, Джеймс Трэхерн. Сестры-шотландки так и не признались, что с домом что-то неладное, но с наступлением ноября оповестили меня о своем переезде. И основание придумали: мол, ближайший католический приход слишком далеко отсюда, а посещать местную церковь они, разумеется, не могут. Однако с наступлением весны младшая из сестер вернулась, и приходский священник выдал ее замуж за Джеймса Трэхерна. С той поры шотландская девушка уже не брезговала тем, чтобы слушать проповеди в местной церкви. Я вполне удовлетворен, если у нее все ладно! Супруги живут в маленьком домике, который стоит спиной к церковному погосту.

Полагаю, вам интересно, какое это имеет отношение к тому, о чем я говорил. Понимаете, я по большей части обретаюсь в лютом одиночестве; так что, когда старый друг приходит проведать меня, я болтаю без умолку – просто чтобы слышать свой собственный голос. Однако в данном случае действительно существует взаимосвязь между всем этим. Именно Джеймс Трэхерн был человеком, который похоронил несчастную миссис Пратт, а после и ее мужа, в соседних могилах, что находятся недалеко от его домика. Это и есть та самая взаимосвязь в моем сознании, видите. Все достаточно просто. Он что-то знает; я совершенно убежден в этом, хотя он такой молчаливый плут.

Да, нынче по ночам я остаюсь дома один, ибо миссис Трэхерн, выполнив всю работу, уходит, а когда меня навещают друзья, жена могильщика подает и убирает со стола. Супруг встречает миссис Трэхерн каждый вечер зимой, а летом, когда вокруг солнечно и светло, она отправляется домой самостоятельно. Она человек не боязливый, но теперь уже менее уверена, что в Англии нет привидений, достойных внимания шотландской женщины. Разве не забавно мнение, что Шотландия имеет монополию на все сверхъестественное? Я бы назвал это странным видом национальной гордости, вы согласитесь?

Посмотрите, как красиво горит огонь! Когда коряги, выброшенные морем на берег, подсыхают и наконец принимаются гореть, это бесподобно. О, да их тут полно! Как бы грустно это ни было, но здесь по-прежнему великое множество обломков затонувших кораблей. Это одинокий пустынный берег, и вы можете собрать здесь столько дерева, сколько вам под силу унести. Периодически Трэхерн и я одалживаем тележку и загружаем ее, идя вдоль прибрежной полосы. Я ненавижу огонь, который дает уголь, особенно когда могу заполучить древесину. Горящее полено создает ощущение компании, даже если это кусок палубной балки или отпиленный брус. Пропитанные солью, они производят на свет чудные искры. Видите, как они взвиваются, подобно японским петардам! Честное слово, в компании старого друга, пылающего камина и трубки можно забыть обо всем, что происходит в верхней части дома, особенно теперь, когда ветер немного стих. Однако это временное затишье, и оно сменится штормом под утро.

Вы желали бы увидеть череп? У меня нет возражений относительно этого. Нет никаких причин, почему вам нельзя взглянуть на него. Уверяю, никогда прежде вы не видели более совершенный череп, за исключением того лишь, что в нижней челюсти отсутствуют два передних зуба.

Ах да, я же еще не рассказал вам про челюсть… Трэхерн нашел ее в саду прошлой весной, когда выкапывал ямки, чтобы подготовить грядки для спаржи. Обычно мы выкапываем лунки глубиной в шесть или восемь футов для ее посадки. Да-да, я определенно забыл поведать вам об этом. Он копал вертикально вниз, точно так же, как обычно роет могилу. Если вы хотите получить хорошую грядку для спаржи, то я вам настоятельно советую воспользоваться услугами могильщика. Эти ребята обладают замечательными способностями для такого рода работы.

Трэхерн уже успел опуститься на глубину около трех футов, когда врезался в пласт гашеной извести на одной из сторон выкопанной им ямы. Он заметил, что грунт здесь более рыхлый, хотя говорил, что в течение ряда лет его покой никто не нарушал. Предполагаю, он подумал, что залежавшаяся известь может навредить росту спаржи, поэтому выломал известняк и выбросил его на поверхность. Он сказал, что сделать это оказалось непросто, так как куски были довольно крупными. Имея привычку применять грубую силу в работе, Трэхерн лопатой расколол комья, лежавшие около траншеи. Внезапно что-то вылетело из недр одного куска – это была нижняя челюсть. Мой садовник считает, что, должно быть, выбил каким-то образом из нее два передних зуба, когда выковыривал известняк, но нигде их не увидел. Как вы, возможно, уже представили, могильщик наделен значительным опытом в подобного рода вещах, и он сразу высказал предположение, что челюсть принадлежала молодой женщине, и все зубы были на месте, когда она отошла в мир иной. Он принес показать мне ту самую челюсть и спросил, хочу ли я оставить ее у себя. «Если нет, – сказал он, – то я бросил бы эту часть черепа в следующую могилу, что сделаю на церковном погосте». Ибо, как он предположил, это была челюсть христианина, и ей следовало устроить порядочные похороны, где бы ни была остальная часть тела усопшего. Я же рассказал ему про то, что доктора частенько погружают кости в окись кальция, когда хотят как следует отбелить их, и что, полагаю, доктор Пратт тоже устроил в саду небольшую яму с известью как раз для подобных целей и, наверное, забыл в ней эту челюстную кость. Трэхерн посмотрел на меня с невозмутимым спокойствием.

«Думаю, она подошла бы к тому черепу, что лежит в шкафу наверху, сэр, – сказал он. – Может быть, доктор Пратт опускал череп в известь, чтобы почистить его, или еще для чего, но когда он вытаскивал его, то просто забыл про нижнюю челюсть и оставил ее там. К извести прилипли человеческие волосы, сэр».

Я решил, что так оно и было на самом деле – в точности, как сказал Трэхерн. Но если он ничего не подозревал, то с какой стати предположил, что челюсть может подойти черепу? К тому же она и правда подошла. Это как раз доказательство того, что знает садовник больше, чем желает сказать. Допускаете ли вы, что он проверил это? Или, возможно, когда он закапывал Люка в той же усыпальнице…

Ну, да будет мне, нет смысла повторять это раз за разом, не так ли? Я сказал, что положил бы челюсть поближе к черепу, поэтому отнес ее наверх и приладил на законное место. Нет ни малейших сомнений в том, что эти две части принадлежали друг другу, и теперь они вместе.

Трэхерн что-то знает. Некоторое время назад мы обсуждали необходимость оштукатурить кухню, и он вспомнил, что этого так и не сделали – ровно с той самой недели, когда умерла миссис Пратт. Он не сказал, что, должно быть, каменщик оставил после себя немного извести, но он думал так; а также, что это была та самая известь, которую он нашел в грядке для спаржи. Ему многое известно. Трэхерн один из тех безмолвных плутов, которые способны сообразить, что к чему. К тому же та могила расположена очень близко к его домику. А еще – я не видел никого, кто работал бы с лопатой проворнее, чем это делает он. Если бы он хотел докопаться до правды, то мог это сделать, и никто бы никогда не знал больше него, не реши он рассказать, что ему известно. В такой тихой деревеньке, как наша, люди не отправляются на церковный погост, чтобы провести там ночь и посмотреть, не копошится ли где одинокий могильщик между десятью вечера и рассветом.

О чем ужасно думать, так это о размышлениях Люка, если он в самом деле совершил все это; о его невозмутимой уверенности в том, что никто не сможет вывести его на чистую воду; ну, а более всего – о его хладнокровии, поскольку оно должно было быть поистине выдающимся. Я порой думаю, что достаточно скверно жить в доме, где все это произошло, если так все и было в действительности. И постоянно использую оговорки, вы замечаете, во имя памяти о нем и немного ради самого себя тоже.

Я скоро поднимусь наверх и принесу коробку. Позвольте мне зажечь мою трубку; нет никакой спешки! Мы поужинали рано, и сейчас лишь половина десятого вечера. Я никогда не отпускаю друга спать раньше двенадцати часов и без трех опустошенных стаканов – вы можете выпить еще сколько угодно порций, но не пейте меньше трех, во имя нашей старой дружбы.

Ветер снова крепчает, вы слышите? То было лишь временное затишье, и впереди нас ждет скверная ночь.

Знаете, я аж немного вздрогнул, когда узнал о том, что челюсть подходит черепу идеально. Меня самого не так легко напугать, но я видел, как некоторые люди начинали совершать резкие движения, а их дыхание резко учащалось, когда они, например, думали, что находятся одни в помещении, но, внезапно повернувшись, обнаруживали вдруг кого-то в непосредственной близости. Никто не может назвать это страхом. Вы не стали бы, не так ли? Нет. Ну, просто, когда я установил челюсть на место, у основания черепа, его зубы незамедлительно сомкнулись на моем пальце. Было точно такое ощущение, как будто он сильно укусил меня, и я, признаюсь, отпрянул еще до того, как понял, что прижимаю челюсть к черепу своей рукой. Я вас заверяю, что мое состояние в тот момент было вовсе не испугом или волнением. Было светлое время суток, стоял прекрасный день, и солнечный свет заливал лучшую спальню в доме. Нервничать было бы нелепо, то было лишь мимолетное – явно ошибочное – впечатление, но оно действительно заставило меня почувствовать себя странно. Оно побудило задуматься о странном вердикте коронера, вынесенном на основании судебно-медицинской экспертизы касательно смерти Люка: «…от рук или зубов некоего человека или неизвестного животного». Ведь с того самого времени, как я это услышал, сожалею, что не увидел те отметины на его горле; правда, в то время нижняя челюсть еще не была обнаружена.

Я не раз замечал, что человек способен совершать безумные поступки, сам того не осознавая. Однажды я увидел, как матрос, уцепившись одной рукой за потрепанный тентовый штертик, отклонившись назад за борт и напирая всем весом своего тела, просто пилил стопорку ножом, что был в его свободной руке. Тогда я бросился, обхватил его руками за туловище и втащил на палубу. Мы шли в открытом океане, делая двадцать узлов. Он не имел ни малейшего представления о том, что делал в тот момент. Точно так же, как и я, когда умудрился прищемить палец зубами той штуки. Я чувствую это и сейчас. Это было точно так, как если бы череп был живым и пытался укусить меня. Он бы так и сделал, если б мог, потому что я знаю, что он ненавидит меня, бедняга! Вы полагаете, то, что дребезжит внутри, на самом деле является кусочком свинца? Итак, через мгновение я принесу коробку, и в случае, если оно, что бы там ни было, выпадет вам в руки, то вам решать, что это. Ежели это будет всего лишь комок земли или галька, то я успокоюсь и, полагаю, мне больше не будет нужды когда-либо думать о черепе; однако почему-то я не мог до сих пор заставить себя вытряхнуть эту твердую субстанцию. Сама мысль о том, что это может оказаться свинцом, заставляет чувствовать себя чрезвычайно неуютно, хотя я убежден, что вскоре все выяснится. Я, конечно же, узнаю. Уверен, что Трэхерн знает давно, но он ведь молчаливый плут.

Я сейчас пойду, поднимусь наверх и принесу коробку. Что? Хотите пойти со мной? Ха-ха! Вы и вправду думаете, что я боюсь коробки для шляпок и того шума? Глупости!

Черт подери эту свечу, она никак не загорится! Эта дурацкая штука словно понимает, для чего она нам сейчас понадобилась! Вы только поглядите – уже третья спичка! Они достаточно быстро разжигают мою трубку. Вот, вы видите? Это новенький коробок, который я только что достал из жестяного ящика, где храню запас, чтобы уберечь от сырости. Ах, вы думаете, фитиль мог отсыреть, да? Тогда зажгу эту противную свечу от огня в камине. Во всяком случае, так она точно не потухнет. Да, видите, теперь она плюется и немного шипит, но по крайней мере будет гореть. Дело в том, что свечи здесь не очень хорошие. Я не знаю, откуда их привозят, но порой они горят слабо, этаким зеленоватым пламенем, выплевывающим крошечные искорки, и мне часто досаждает то, что они тухнут сами по себе – ни с того ни с сего. Что ж, ничего не поделаешь, ибо электричество в нашу деревню еще долго не проведут. Свеча действительно горит достаточно плохо, разве нет?

Вы считаете, что мне лучше передать вам свечу, а самому взять светильник, вы этого хотите? Мне не нравится носить с собой светильники, это правда. Я ни разу в жизни их не ронял, но всегда боялся, что сделаю это; а если так случится… это ведь чрезвычайно опасно. Кроме того, я уже успел привыкнуть к этим жалким свечам.