Довольно многие, и в их числе признанный специалист-невропатолог, явственно давали ей понять, что все ее заботы расточаются втуне: если бы Джефри мог еще что-то понимать, он пожелал бы смерти; и дух его, который, верно, витает в неких иных пространствах, никогда бы не принял такой ее жертвы, он просил бы об одном: чтобы его наконец окончательно отпустили из темницы тела.
— Но, понимаете ли, — отвечала она, тихо покачивая головой, — когда я выходила за Джефри, я обещала быть с ним, пока… пока не разлюблю.
— Но вы же не можете любить
— Я люблю то, чем оно когда-то было. Что мне еще остается?
Специалист передернул плечами и уехал, а потом рассказывал всем, что миссис Кертен — удивительная женщина, да и прекрасная как ангел, однако, добавлял он, это же просто ужасно:
— Должен же быть хоть один мужчина — а может, и целый десяток, который отдал бы все, чтобы взять на себя заботы о ней.
Время от времени такие появлялись. То один, то другой подступался к ней в надежде — а потом отступался в благоговении. В женщине этой не осталось любви, кроме, как это ни странно, любви к жизни, к людям, живущим в мире, — от бродяги, которого она подкармливала, хотя сама жила скудно, до мясника, который передавал ей кусок дешевой вырезки через испачканный кровью прилавок. Иная стадия ее жизни осталась погребенной где-то в глубинах этой бесстрастной мумии, которая лежала, непрестанно обращая голову к свету с той же неизбежностью, с какой поворачивается стрелка компаса, и тупо дожидалась, когда последняя волна омоет сердце.
Одиннадцать лет спустя он умер глухой майской ночью, когда над подоконником витал запах сирени и ветерок доносил снаружи голоса лягушек и цикад. Роксана проснулась в два часа ночи и, вздрогнув, осознала, что вот она и осталась в доме одна.
После этого она долгие дни сидела на своей обшарпанной веранде, глядя куда-то через поля, которые медленно и размеренно спускались к бело-зеленому городу. Она пыталась понять, что ей теперь делать со своей жизнью. Ей исполнилось тридцать шесть, она была красива, сильна, свободна. Годы подъели страховку Джефри; ей пришлось, превозмогая неохоту, расстаться с акрами справа и слева от дома и даже заложить сам дом, правда не полностью.
После смерти мужа ее одолело великое физическое беспокойство. Ей не хватало привычных утренних забот о нем, не хватало торопливого похода в город, кратких и потому исполненных значимости встреч с соседями у мясника и бакалейщика, не хватало необходимости готовить на двоих, измельчать и перетирать ему пищу. В один из этих дней она выплеснула избыток энергии — пошла и перекопала весь сад, чего не делала уже много лет.
А по ночам она оставалась одна в комнате, которая видела все волшебство и всю боль ее брака. Чтобы воссоединиться с Джефом, она возвращалась мыслями к тому незабвенному году, к страстной, безграничной поглощенности друг другом — это было лучше, чем думать о сомнительной встрече в ином мире; часто она просыпалась и лежала без сна, мечтая вновь ощутить рядом это присутствие, лишенное души, но не дыхания, все еще остававшееся Джефом.
Однажды в середине дня, через полгода после его смерти, она сидела на веранде в черном платье, которое лишало ее фигуру даже малейших признаков полноты. Стояло бабье лето, вокруг все было золотисто-бурым; тишину нарушало шуршание листьев. Солнце, которое в четвертом часу начало клониться к западу, заливало пылающее небо потоками красного и желтого света. Почти все птицы уже улетели, только воробей, устроивший себе гнездо на капители колонны, непрерывно чирикал, и голос его прерывало лишь подрагивание акации над головой. Роксана переставила свой стул так, чтобы наблюдать за воробьем; мысли ее прилегли в сонном безделье на грудь предвечерья.
К ужину должен был приехать из Чикаго Гарри Кромвель. После своего развода лет восемь тому назад он сделался частым посетителем. У них установилась своего рода нерушимая традиция: приехав, он поднимался наверх взглянуть на Джефа; садился на край кровати и сердечным голосом спрашивал:
— Ну, Джеф, дружище, как нынче твои дела?
Роксана, стоявшая рядом, внимательно смотрела на мужа, мечтая, чтобы по поверхности его искалеченного мозга скользнуло хоть смутное воспоминание о старом друге, — но бледная, точно высеченная из камня голова лишь медленно поворачивалась единственным своим движением в направлении света, будто слепые глаза пытались нащупать некий иной свет, который уже давно погас.
Визиты эти продолжались в течение восьми лет — на Пасху, Рождество, День благодарения; частенько Гарри приезжал и по воскресеньям, заходил к Джефу, а потом подолгу разговаривал с Роксаной на веранде. Он был ей предан. Он не старался завуалировать и не пытался видоизменить их отношения. Она была его лучшим другом, так же как и плоть, простертая на кровати, когда-то была его лучшим другом. В ней был мир, в ней был покой, в ней было прошлое. Лишь она одна знала о его собственной трагедии.
Он приехал на похороны, но вскоре после этого фирма, на которую он работал, перевела его на Восточное побережье, и вот наконец дела службы привели его ненадолго в окрестности Чикаго. Роксана написала ему, приглашая заехать, когда сможет, — проведя вечер в городе, он сел в поезд.
Они обменялись рукопожатиями; он помог ей сдвинуть поближе два кресла-качалки.
— Как Джордж?
— Да вроде ничего. Похоже, в школе ему нравится.
ebooksa