– Продолжайте, мистер Хольман! – сказала она. – Эти стихи очень интересны. И хоть я их не вполне понимаю, мне приятно слышать ваш голос.
И пастор продолжил читать – сбивчиво и вяло, уже не отбивая линейкою такта. Когда сгустились сумерки (в тот июльский день рано свечерело, так как небо затянуто было облаками), Филлис неслышно возвратилась в столовую, как если бы ничего не случилось. Она снова взяла своё шитьё, однако из-за недостатка света скоро его оставила. Я увидел, как рука её украдкой протянулась к руке матери и как та ответила ей беззвучным поглаживанием. Мистер Хольман, тоже наблюдавший за этою нежною пантомимой, приободрился. Тон его стал веселее, однако предметы, о которых он прежде говорил с таким увлечением, теперь были ему, полагаю, столь же малоинтересны, как и мне. При всей любви его к сельскому труду, то, что творилось сейчас перед ним, заслонило собою повествование о земледельческих обычаях древних.
Запомнился мне и другой случай. Однажды, войдя в дом через кухню, я подвергся атаке служанки Бетти. Увидев, что она сбивает масло, я попросил у неё напиться пахты.
– Вот что я скажу вам, кузен Пол. – По примеру своих хозяев она привыкла звать меня так в глаза и за глаза. – С нашей Филлис что-то неладное, и, сдаётся мне, вы знаете, где собака зарыта. Сами-то вы ей не жених, – это наблюдение едва ли могло мне польстить, но Бетти не любила церемоний даже с теми, кого глубоко почитала, – а вот Холдсворт… Много бы я отдала за то, чтоб здесь не ступала его нога. Так-то вот я думаю.
Признаться, откровение это меня не обрадовало. Я не знал, что ответить проницательной служанке, вполне, судя по всему, разгадавшей тайну своей молодой госпожи. Желая сбить собеседницу с толку, я притворился, будто её слова очень меня удивили:
– Вы находите, что Филлис нездорова? Но отчего вы так решили? Полагаю, любой бы позавидовал её цветущему виду.
– Ах, кузен Пол! Да вы, стало быть, совсем ещё дитя, раз никогда не слыхали, что и больные бывают румяны. Только всё-то вы, голубчик, понимаете, и не пытайтесь даже меня обмануть. Я-то ведь сплю с нею по соседству и распрекрасно слышу, как она час за часом расхаживает ночью по комнате, вместо того чтоб лежать в постели! А с чего, по-вашему, она частенько входит в дом, запыхавшись, и падает вон в то кресло? – Бетти кивком указала на стул, стоявший у двери. – С чего просит воды? Прежде наша Филлис возвращалась с полей такая же бодрая и свежая, какой бывала с утра. Ежели тот ваш друг дурно с ней обошёлся, то пускай он за это ответит. Она ведь не девушка, а диво! Сладкая и крепенькая, точно орешек! Отец любит её пуще жизни, да и мать тоже, разве только муж для хозяйки главнее. Так, вы, стало быть, уж приглядите за своим приятелем, а то ведь я не потерплю, если он обидит нашу Филлис!
Что мне оставалось делать? Что говорить? Я хотел одним разом оправдать Холдсворта, уберечь тайну моей кузины и успокоить добрую служанку, но избрал для этого, увы, не лучший путь:
– Не думаю, чтобы Холдсворт сказал ей хоть слово о… о любви. Нет, я уверен: он ничего такого не говорил.
– Ах! Ах! Не говорил! Так разве человеку кроме языка не дадены ещё глаза и руки? По целой паре того и другого на брата!
– Но Филлис очень молода. Неужели, будь с нею что-то не так, её родители не заметили бы этого?
– Ежели хотите знать моё мнение, то я вам прямо скажу: «Нет!» Как, скажите на милость, они её промежду собой называют? «Дитя» – не иначе! Точно она первый ребёнок на белом свете! У них на глазах она выросла девушкой, а они всё смотрят на неё так, словно она младенец в пелёнках. Ну и могут ли они заподозрить, чтоб мужчина влюбился в младенца?
– Нет! – сказал я, усмехнувшись, но Бетти была серьёзна, как судья.
– То-то и оно! Вы вот от одной мысли об этом смеётесь, и мистер Хольман, хоть он не хохотун, тоже бы потешился, если б кто ему сказал, что можно влюбиться в малютку! Куда ваш Холдсворт уехал?
– В Канаду, – коротко ответил я.
– Канада то, Канада сё! – проговорила Бетти сердито. – Почём мне знать, где это? Скажите лучше, сколько туда ехать! День? Три дня? Неделю?
– Три недели, самое меньшее! – вскричал я в отчаянии. – И он либо уже женат, либо вот-вот женится. Теперь вам ясно?
В ответ я ждал новой вспышки гнева, но нет: дело было слишком серьёзно. Бетти опустилась на стул и минуту или две молча сидела с видом столь несчастным и подавленным, что я, силясь её утешить, принял более доверительный тон:
– Я сказал вам правду, Бетти. Уверен: он ни слова ей не говорил. Полагаю, она понравилась ему, но теперь всё это в прошлом. Лучшее, самое милосердное, что мы можем сделать для моей кузины… Я знаю, как вы её любите…
– Я нянчила Филлис вот этими руками! Из этих рук её братик в последний раз вкусил земной пищи! – Бетти промокнула глаза уголком передника.