Гелимадоэ

— Сдается мне, — тихо произнес отец, — я изложил дело не лучшим образом. Меня превратно поняли. Очевидно, следует внести поправки.

— Нет нужды, — резко ответила мать. — С этим все ясно, и решение окончательное.

Отец с достоинством поднялся, не спеша вытер усы салфеткой.

— Эмиль, выйди, пожалуйста, на минутку.

Я выскочил за дверь; точно в беспамятстве, спотыкаясь, спустился по лестнице. Не помню, как оказался внизу, на площади. Прижался лбом к ближайшему арочному столбу. Собрав все душевные силы, силился подавить рыдания. Ничего вокруг не видел, ничего не слышал. Все пропало! Я знал свою мать, знал, как умеет она привести в исполнение задуманное. Значит, никогда мне уже не переступить порог дома Ганзелиновых. Прощай моя дружба с Дорой. Что дальше? Жизнь представилась мне пустой, как выгоревшее изнутри здание. Буду ходить к Матейке и Фрицу, безрадостно делать уроки. Но мать! Мать! Я сжал кулаки. В ту минуту моя любовь к ней умерла. Я ее почти ненавидел.

Не помню, сколько времени я стоял так. Кто-то тихо положил руку мне на плечо. Я рывком обернулся. Это был отец.

— Ну зачем же отчаиваться? — прошептал он мне на ухо. — К чему грустить? Разве ты мне уже ни капельки не доверяешь? Я понимаю тебя и сочувствую. Ты испугался вспышки маминого гнева, да? Но все уладилось. Можешь и дальше навещать своих друзей. Понял? Мамин запрет отменен. Я ей все объяснил, и она вняла моим доводам. Признаться, далось это не без труда. Однако я попросил бы тебя никогда ни единым звуком не вспоминать сегодняшний вечер. Будем держаться так, словно ничего не произошло.

Я резко сбросил его руку.

— Не думай, будто я тебе ужас как благодарен. Ты просто был обязан исправить то, что сам натворил. Твоя вина, что мать обо всем узнала. Ты мог заранее предположить, как она к этому отнесется.

Отец с минуту озадаченно смотрел на меня.

— Если ты считаешь, — грустно проговорил он, — если ты считаешь, что я обидел тебя, — не стану тебя разубеждать. И все же ты несправедлив; ведь я исходил из самых добрых побуждений. Разумеется, в таком случае я не могу требовать от тебя благодарности за свои старания.

Я молчал. Он повернулся и, вздохнув, ушел.

Медленно, наугад брел я вдоль аркад. Не отдавая себе отчета, повернул к деревенской площади. Кругом была густая темень. На улочках, ведущих к пивоварне, мерцал свет фонарей. Вместо неба сверху нависал грязный парусиновый полог. Деревенская площадь напоминала равнинное пространство, открывающееся взору, когда выходишь из леса. Каждому моему шагу вторило мрачное эхо. Я остановился неподалеку от ворот дома Ганзелина. В кухне было темно, стало быть, девушки уже легли спать. Дора спит! Зато внизу еще светились окна амбулатории. Что там происходит? Заканчивает ли доктор неотложные дела? Разминает ли каучук на гипсовом нёбе? Или расхаживает с трубкой по кабинету, окутанный облаком дыма? Щипец на доме храбро устремился в небо; стена, огораживавшая усадебку, наводила на мысль о надежном приюте. Рай, лишь чудом не утраченный мною! Еще немного, и мое обещание — никогда не переступать порога этого дома — возымело бы силу.

Что-то тихо отделилось от вершины клена и, кружась в медленном танце, проскользнуло у моего уха. Налетел порыв ветра: сморщенный, пожелтевший странник, подпрыгивая, пронесся по мостовой и смешался с другими отмершими собратьями. Пустеющая крона расчувствовалась и что-то шепнула ему на прощанье. Как одиноко! Лишь дом посылал в темноту свет из всех своих шести окошек и доверительно подмигивал мне. Я затаил дыхание. Вот слетел еще один смертник!

Листопад…

ТАЙНА ЛИДИНОГО СУНДУКА

Все осталось по-прежнему. Я, как и раньше, приходил в дом Ганзелина, помогал дочерям доктора по хозяйству, выполнял их поручения, кормил кроликов, чистил медицинские инструменты в амбулатории. Мы с Дорой прилежно занимались французским. Однако наступившие холода, дождливые, туманные дни лишили нас возможности проводить уроки на лоне природы. Мы подумывали о каком-нибудь укромном приюте.

Совет нам подала Эмма — снисходительно и небрежно, всем своим видом показывая, что самой ей в том никакого интересу нет.

— Раз уж вам надоели Геленины насмешки, то почему бы не заниматься в комнате папы?

Это была удачная мысль: каморку на мансарде начали топить с осени, и огонь в печке поддерживался с утра, чтобы доктору было где отдохнуть после обеда. Следовало только выбрать безопасное время, чтобы нас тут не застал Ганзелин. Обиталище отца почиталось в семье священным, и ни одна из сестер, кроме Эммы, которая спала в той же комнате, не решалась задерживаться там без особой надобности. Нам больше всего подходили те часы, когда Ганзелин вел прием, с двух до четырех, да еще те вечера, когда он отправлялся посидеть за кружкой пива в трактире «У долины».