Слеза катилась по ее щеке, ее догоняла новая, а она погружалась все дальше в прошлое, вспоминая только хорошие моменты. В детство, когда была маленькая и слабая, а мама большая и сильная. И думала, как несправедливо время, безжалостно и неумолимо, как старые дедушкины часы с маятником. Сильная. Да, она тоже была сильной последние несколько месяцев, когда кормила маму с ложки, старательно соблюдая все более строгую диету. Прошлым вечером на ужин мама съела желе из ананаса и выпила стакан молока. Ровно в семь часов.
Часы молчали; казалось, последний раз она слышала их бой очень давно.
Она посмотрела на наручные часы. Прошел уже целый час. Еще один час растворился в прошедшей ночи, а британское летнее время вело мир вперед. Совсем недавно было три часа, и вот уже четыре. Недавно мама была жива, и вот ее уже нет.
Внезапно и очень неожиданно жизнь замедлила ход. Никакой спешки. Сандра вцепилась в эту мысль, ставшую единственным утешением в горе. Не нужно спешить.
Она может сидеть здесь еще несколько часов, если захочет. Конечно, надо вызвать врача и — ее передернуло — похоронного агента.
Ей следует получить свидетельство о смерти. Непременно придет викарий. Будут звонить родственники. Огласят завещание. Она вспомнила всю процедуру, проходившую шесть лет назад, когда умер любимый папа.
Погрузившись в свои мысли, она жалобно посмотрела на недвижимое тело матери.
Это была одна из любимых шуток Тони. Он говорил, что только так отец сможет скрыться от мамы. Если он просто уйдет, она отыщет его, вернет домой и строго спросит, указывая на часы, понимает ли он, который сейчас час.
Да, мама была непростым человеком, тираном, постоянно следящим за временем, эгоистичной, капризной, не принимающей никакие доводы, а в последние годы и вовсе злобным параноиком.
Билл, брат Сандры, эмигрировал в Австралию. Сбежал, как утверждал Тони. А сестра Марион отправилась в Америку; тоже сбежала, по словам Тони. Обязанность заботиться о маме осталась ей.
Тони всегда критиковал ее за это, предупреждал, что она слишком слаба, чтобы справиться с мамой. Она позволила пожилой женщине эксплуатировать себя, полностью подавить, заставить быть дома, рядом постоянно, и в результате Сандра упустила момент, когда могла родить детей. И это было сделано не из-за любви, утверждал Тони, а из страха. Он был прав. Мама ненавидела Тони, который увел от нее Сандру, ненавидела за то, что он не позволил ей жить с ними, исключением стали лишь два последних года.
Сандра сидела, сжимая безжизненную руку матери, и понимала, что наконец она свободна, впервые в жизни. Ей больше не нужно ставить будильник на шесть пятнадцать, чтобы приготовить чай и принести его маме в постель ровно в шесть тридцать — так всегда делал отец. Ей не придется подавать завтрак ровно в семь пятнадцать, а потом к восьми готовить ванну. Не нужно мысленно заводить внутренний будильник, чтобы звонить маме каждый час, когда уходила из дома, и выслушивать оскорбления, если позвонила чуть позже или задержалась и пришла позже обещанного, не в урочное время подала ужин или теплое молоко, которое полагалось пить ровно в одиннадцать.
Сандра перебирала пальцы матери, со смешанным чувством неохоты и воодушевления впуская в себя свободу, затем положила ее костлявую руку рядом с телом. Выключив свет и закрыв за собой дверь, она прошла в свою спальню. Устало опустилась на кровать и вытянулась рядом с крепко спящим Тони.
Не стоит его будить. Дела могут подождать. Несколько часов сна помогут ей набраться сил перед приготовлениями, которые ждут ее впереди: выбор гроба, музыки, составление текста для некролога в газетах.
Она лежала неподвижно, вымотанная многими неделями ночных дежурств, глаза ее были еще влажными, а сердце сжималось от горя.
Она спала урывками, прислушивалась, не бьют ли часы деда, но услышала лишь предрассветную мелодию. Наконец она встала, накинула халат, закрыла за собой дверь и остановилась на лестничной площадке. Тени цвета битума окружали ее со всех сторон. Сандра смотрела на дверь комнаты матери, и горло начало медленно сжиматься. Она должна была слышать отсюда бой часов, но тишину не нарушал ни один звук. Озадаченная, она спустилась в холл. Стрелки часов замерли, по-прежнему показывая три часа. Они остановились. Сандра глянула на наручные часы — шесть сорок пять.
На душе появилась тяжесть. Три часа. Теперь она вспомнила; вернулась в прошлое. Она вспомнила то, о чем горе заставило ее забыть. Три часа. Сандра еще раз посмотрела на часы. Возможно, это будет важно для врача: мама умерла ровно в три часа ночи.
Внутри разливался пугающий холод. Часы подарила им на свадьбу мама. Слишком строгие, казенные, громоздкие, они заполняли собой все маленькое пространство холла и смотрели на нее каждый раз, когда она входила в дом, словно желая упрекнуть за несвоевременный звонок или вовсе за забывчивость.
Тони их не любил, но в те далекие дни еще пытался завоевать расположение мамы, потому часы заняли почетное место. Он любил шутить, что им необязательно иметь в доме портрет ее матери, часы являются почти точной ее копией.
Сандра повернула в кухню. Стоило переступить порог, как в лицо ударил холодный воздух, вызвавший дрожь во всем теле. Пораженная, она огляделась и увидела, что дверь морозильной камеры распахнута. Тусклый дневной свет сочился сквозь серые жалюзи, единственным слышимым звуком был шум холодильника. Когда она потянулась к выключателю, что-то пронеслось мимо, шелестя тканью. Сандра застыла, чувствуя, как кожа покрывается мурашками. В комнате стояла мама. Она была в розовом халате и смотрела сурово, постукивая по часам на руке.