Обещанная демону

– Пилигрима? – быстро переспросил Эрвин. – Ты и его имя помнишь, Марьяна? Какая хорошая память для такой древней старухи, как ты!

Носорог взревел яростно, словно оскорбление было нанесено именно ему, и рванул вперед, понукаемый Марьяной. Женщина колотила его пятками, коленями, хлестала уздой по шее. От злости она не могла выговорить ни слова, и яростные выкрики ее потонули в издевательском хохоте Эрвина.

Эрвин отступал; словно играя, дразнясь, он уклонялся от носорога, который неповоротливо разворачивался в зале и раскидывал рогом обломки мебели.

– Возьми его! – орала Марьяна, понукая своего монстра. – Убей его! Растопчи, растерзай!

Носорог, взревев, вдруг взметнулся, поднялся на дыбы, как самый тяжелый и огромный конь, и рухнул, дробя передними ногами пол в крошево, пуская черные уродливые трещины по блестящей глади.

Эрвин под его удар не попал. Увернувшись, он смеялся, совершенно откровенно, всем своим видом показывая, что охота на него – это всего лишь развлечение. Ночные Охотники лишь усиливали это ощущение; лая, они скакали вокруг  носорога, хватали его разгорячёнными пастями, сбивали его с толку, и создавалось полное ощущение, что это Эрвин охотится на носорога, не наоборот.

– Ну! Поймаешь меня?

Носорог, озверев от дергающих его собак, от криков старухи, сидящей на его спине, снова, взревев, встал на дыбы, и опять от удара его массивного тела треснул, провалившись, пол.

– Мимо! Попробуешь еще, старуха?

Эрвин хохотал во всю глотку; потешался, глядя, как старания Марьяны не увенчиваются успехом, и продолжал дразнить зверя, уводя его дальше и дальше от неподвижно лежащего Первого. Собаки заходились в лае, лаяли до рвоты, хватая носорога все чаще, все нахальнее, и огромный зверь яростно лягая и взбрыкивал, отгоняя юрких противников.

– Ну?! Еще! Еще, старуха!

От обиды и злости Марьяна потеряла голову. То лицо, что она помнила лишь скорбным, несчастным, страдающим, сегодня предстало перед ней смеющимся, издевающимся, и она на миг потерялась между прошлым и настоящим. Эрвин словно никогда не любил ее, никогда не страдал по ее красоте. В его глазах не было ни тени сожаления, ни тени желания разбудить ее ледяное сердце. Только азарт и издевка.

– Еще, еще, старуха!

– Будь ты проклят! – прокричала Марьяна, сходя с ума от ярости.

Она и не заметала, как Эрвин выманил ее из зала, где лежал раненный Первый, в красивую столовую. Вместо потолка там был чудесный стеклянный купол, и сквозь стекло были видны звезды.  Собаки, осмелев, подпрыгивали и дергали ее за подол платья. Носорог крутился, отбиваясь от юрких противников, и Марьяна почти рыдала, чувствуя свою беспомощность.

– Давай, старуха! Нападай!

Эрвин стоял так далеко. И так глупо – из этого закутка ему не выпрыгнуть. Марьяна ощутила злобную дрожь, видя, как он сам себя загнал в угол.  Как он проиграл. Как он заигрался, поверив в свою неуязвимость. Она почуяла радостную дрожь, промчавшуюся по шкуре носорога, и засмеялась, почуяв, как огромный зверь рванул вперед, предвкушая победу.

– Убей его! – прокричала Марьяна, терзая ногтями холку зверя. – Убей!

Семь шагов. Пять шагов. Эрвин стоял на месте, никуда не двигаясь. Он еще не понимает, что носорог сомнет его. Превратит в кучу переломанных окровавленных костей.

– Убей!