Парень моей подруги. Запрет на любовь

— Я никогда не замечала этого.

— Поэтому Марина не хотела, чтобы ты узнала о ее слабости. — Продолжает Тася свою мысль. — Мне кажется, она сама не до конца понимает, что у нее проблемы.

— Она же всегда нормально ела в столовой и в кафе.

Тася пожимает плечами.

— Или делала вид, что ест. Я боюсь, как бы сейчас ситуация не усугубилась.

Я пялюсь в стол и рисую на нем пальцем невидимые узоры.

— Сейчас я попробую поговорить с ней, а ты иди в магазин за курицей. Сварим ей бульон.

— Может, лучше вина?

— Тась.

— Ладно-ладно. Бульон, так бульон. Только варить сама будешь. — Морщит она нос.

— А сегодня вечером я поговорю с папой и попрошу его договориться о бесплатной консультации для Марины. Все будет хорошо. — Говорю я не для Таси, а для себя.

16

Влад

Сегодня 15 мая — годовщина смерти Гели. Самый черный день в году. Самый горький. Самый… день, в который мне не хочется открывать глаза. Я и так не особенно люблю жизнь, но этот день — просто тлен. Черная, безнадежная пелена, окутывающая меня, как только сознание очухивается от сна. В этот день мне хочется налакаться прямо с утра, но из уважения к Геле я навещаю ее трезвым. Ребенок, все-таки.

Просыпаюсь с мигренью: мне как будто раскаленную палку в висок воткнули и медленно, со смаком ее прокручивают, задевая правую глазницу. Кое-как доползаю до душа и долго стою под прохладными струями. Мигрень не проходит: таблетку все-таки придется выпить. Выхожу из кабинки и протираю запотевшее зеркало рукой. Отражение не радует — рожа мятая, белки красные, глаза пустые. Полощу рот острым, мытным ополаскивателем и иду одеваться.

По дороге курю в открытое окно машины и слушаю шум города. Дождя нет, но асфальт все еще влажный. Паркуюсь недалеко от кладбища и дальше иду пешком. У ворот на маленькой табуретке сидит сухая старушка с пластиковым ведром красных гвоздик. Терпеть не могу гвоздики, поэтому указываю на ведерко поменьше и прошу ландыши. Беру сразу три маленьких букета, из которых она формирует один побольше.

— Подождите, я вам сейчас сдачу дам. — Бабулька тянется немного подрагивающими пальцами к кошельку.

— Не нужно. Спасибо за цветы. — Захожу в калитку под ее летящее в спину «дай Бог тебе здоровья, сынок».

Рецепторы щекочет нежный аромат цветов: такой естественный и насыщенный, что перебивает царящий здесь запах мокрой земли и хвои. Мозг тут же не к месту подкидывает образ Марго. Вот она откидывает привычным жестом волосы за спину, а потом обеими руками собирает их в несуразный пучок на макушке. Вот шевелит губами, читая что-то в телефоне. Тонкая шея, изящные руки и отвратительный характер. Зря я ее обозвал.

Воспоминание исчезает, лопнув, как мыльный пузырь, потому что издалека я вижу спину отца у надгробия и два шкафа-охранника чуть в стороне. Я был уверен, что отец приедет после работы, ближе к вечеру, поэтому и поехал на кладбище утром. Первый порыв — свалить, пока меня не заметили. Но я приехал ни к нему, а к Геле.