Через много лет Патриция и сама напишет книгу, «Тайный лес». И на первой ее странице будет следующее:
Вы и дерево на вашем дворе произошли от общего предка. Полтора миллиарда лет назад вы расстались. Но даже сейчас, после невероятного путешествия по совершенно разным дорогам, вас по-прежнему объединяет четверть общих генов…
Она стоит на вершине холма, глядя на неглубокий овраг. Тополя повсюду, и у нее не укладывается в голове мысль, что ни один из них не проклюнулся из семечка. За последние десять тысяч лет лишь немногие деревья в этой части Запада пробились сквозь землю таким образом. Давным-давно климат изменился, и их семена здесь больше не прорастают. Но деревья размножаются корнями; они распространяются. На севере, там, где когда-то был ледник, существуют тополиные колонии старше его. Неподвижные деревья мигрируют — бессмертные, они отступили перед последними глетчерами толщиной в две мили, а затем снова последовали за ними на север. Жизнь не будет отвечать перед разумом. А смысл слишком молод, чтобы иметь над ней большую власть. Вся драма мира собирается под землей — это громогласный симфонический хор, который Патриция хочет услышать перед смертью.
Она смотрит по ту сторону вершины, гадая, в какую сторону направлен ее самец, этот гигантский тополиный клон. Он десять тысяч лет бродил по холмам и оврагам в поисках такой же дрожащей и гигантской самки, которую можно было бы оплодотворить. Но на следующем подъеме что-то словно бьет Патрицию кулаком в грудь. Среди ленты новых дорог расположился жилой комплекс, вырезанный в сердце раскидистого клона. Кондоминиумы, возрастом в несколько дней, прорезали несколько акров корневой системы одного из самых роскошных растений на Земле. Доктор Вестерфорд закрывает глаза. По всему Западу она видела увядание. Тополя засыхают. Изъеденные всеми на свете копытными животными, отрезанные от живительного огня, исчезают целые рощи. Теперь она видит, как лес, который покорил эти горы еще до того, как люди покинули Африку, уступил место летним домикам. Она видит все в отблеске сверкающего золота: деревья и люди воюют за землю, воду и атмосферу. И громче шелеста дрожащих листьев слышит, чья сторона проиграет, выиграв.
В НАЧАЛЕ ВОСЬМИДЕСЯТЫХ Патриция отправляется на северо-запад. В Континентальных Штатах все еще попадаются гиганты, островки древней растительности, разбросанные от Северной Каролины до самого Вашингтона. Она хочет посмотреть, как выглядит невырубленный лес, пока еще возможно. В Западных Каскадах стоит влажный сентябрь: ничто не может подготовить Патрицию к тому, что ее ждет. Издалека, без понятия о масштабе, деревья кажутся не больше самых больших платанов и лириодендронов на Востоке. Но вблизи иллюзия исчезает, и Патриция теряется от того, что противоположно разуму. Она может только смотреть, смеяться и снова смотреть.
Тсуга, величественная ель, желтый кедр, дугласова пихта: огромные хвойные деревья исчезают в тумане над ней. На ситхинских елях выпирают капы величиной с микроавтобус — фунт за фунтом, дерево прочнее стали. Одним стволом можно заполнить большой лесовоз. Даже коротышки здесь так велики, что могли бы господствовать над восточным лесом, а на каждый акр приходится как минимум в пять раз больше древесины. Под этими гигантами, глубоко в подземелье, собственное тело кажется Патриции причудливо маленьким, напоминающим желудевых человечков, которых она делала в детстве. Дупло в одном из этих столбов затвердевшего воздуха могло бы стать ей домом.
Щелчки и щебетание нарушают соборную тишину. Воздух такой сумеречно-зеленый, что кажется, она находится под водой. Здесь идет дождь из частиц — облака спор, разорванная паутина и кусочки кожи млекопитающих, скелетированные клещи, экскременты насекомых и птичьи перья… Все карабкается друг на друга, борясь за клочки света. Если не двигаться достаточно долго, то побеги поглотят ее. Патриция идет молча, перемалывая десять тысяч беспозвоночных на каждом шагу, высматривая дорогу, и вспоминает, что в этой местности на одном из коренных языков для обозначения следа и понимания используется одно и то же слово. Земля прогибается под ногами, как истрепанный тюфяк.
По голой кромке холма она идет вниз, в лощину. Размахивает перед собой палкой, со свистом рассекающей воздух, и пройдя через тепловую завесу, чувствует, как резко падает температура. Крона деревьев — это сито, усеивающее солнечными бликами кишащие жуками поверхности. Около каждого крупного ствола в подстилке ютится несколько сотен ростков. Папоротник, печеночники, лишайники и листья размером с песчинку пятнают каждый дюйм сырых поваленных бревен. Даже мхи густые, как миниатюрные леса.
Патриция нажимает на трещины в коре, и пальцы погружаются в нее до сустава. Стоит слегка расчистить поверхность, и видны масштабы удивительной гнили. Рассыпающиеся, пронизанные жизнью кряжи, разлагающиеся веками. Коряги готические и витые, серебристые, как перевернутые сосульки. Она никогда не вдыхала такого плодородного разложения. От чистой массы вечно умирающей жизни, упакованной в каждый кубический фут, сплетенной с грибковыми нитями и паутиной, преданной росой, кружится голова. Грибы стелются по стволам террасными уступами. Мертвая морошка кормит деревья. Пропитанная туманом губчатая зеленая субстанция, которую Патриция даже не может назвать, покрывает каждую деревянную колонну толстым сукном, поднимаясь выше человеческой головы.
Смерть повсюду, гнетущая и прекрасная. Она видит источник убеждений, которые так отталкивали ее в университете. Глядя на весь этот восхитительный распад, можно понять, почему люди считают старое нездоровым, а такие плотные разлагающиеся подстилки — настоящими целлюлозными кладбищами, нуждающимися в омолаживающем топоре. Патриция понимает, почему ее вид всегда будет бояться этих тесных зарослей, где красота одиноких деревьев уступает место чему-то массивному, пугающему и безумному. Именно здесь басня обретает мрачность, слэшер превращается в первобытный ужас, и бродят обреченные дети и своенравные подростки. Здесь есть существа похуже волков и ведьм, глубинные страхи, которые никакая цивилизация никогда не укротит.
Чудесный лес тянет ее вперед, мимо огромной туи. Патриция поглаживает волокнистые полоски, отделяющиеся от рифленого ствола, который в обхвате соперничает с высотой цветущего кизила. Пахнет ладаном. Верхушка срезана, вместо нее — канделябр из ветвей, превращенных в отдельные стволы. На уровне земли в гнилой сердцевине открывается грот. Внутри него могли бы жить целые семейства млекопитающих. Но на тысячелетних ветвях в дюжине футов над головой, поникших, с чешуйчатыми сучками, все еще полно шишек.
Патриция обращается к туе, пользуясь словами первых людей этого леса:
— Создатель многолетия, я здесь. Внизу.
Поначалу она чувствует себя глупо. Но каждое следующее слово раздается чуть легче предыдущего.
— Благодарю тебя за корзины и коробки. Благодарю тебя за плащи, шляпы и юбки. Благодарю тебя за колыбели. Кровати. Подгузники. Каноэ. Весла, гарпуны и сети. Столбы, бревна, жерди. Гнилостойкий гонт и щепу. Растопку, которая всегда горит.
Каждый новый предмет — это освобождение и облегчение. У нее нет причин останавливаться, потому признательность льется потоком.
— Благодарю тебя за инструменты. Сундуки. Террасы. Шкафы для одежды. Стенные панели. За все, что я позабыла… Спасибо, — говорит она, следуя древней формуле. — За все те дары, что ты дала нам. — И все еще не зная, как остановиться, Патриция добавляет: — Мы сожалеем. Мы не знали, как трудно тебе будет вырасти заново.
ОНА НАХОДИТ РАБОТУ в Службе леса. Лесным рейнджером. Описание работы кажется таким же чудесным, как огромные деревья: помогите сохранить и защитить для настоящих и будущих поколений места, где человек — всего лишь временный гость. Дикая женщина должна надеть униформу. Но ей платят за то, чтобы она была одна, носила рюкзак, читала топографическую карту, копала дренажные вырезы, искала дым и огонь, учила людей не оставлять следов, следовала ритмам земли и жила полной жизнью во все времена года. Убирать за человечеством, да. Собирать бесконечные обертки, мешочки, кольца от пивных упаковок, фольгу, консервные банки и пробки от бутылок, которые оставлены на цветущих лугах и отдаленных живописных тропах, нанизаны на ветви благородных елей, брошены в холодные бегущие ручьи, за водопадами. Она с радостью заплатила бы правительству, чтобы сделать так много.
Ее начальник извиняется за состояние предоставленной ей хижины на краю древней кедровой рощи. Там нет водопровода, а паразиты по биомассе во много раз превосходят нового двуногого. Патриция только смеется.
— Вы не понимаете. Вы не понимаете. Это Альгамбра.