Маргарета.
Он считал её мёртвой. Выдрал из сердца, как сломанное крепление из гнезда, поверх закрасил вонючей грязно-серой краской и назвал всё это «ремонтом». Краска пошла пузырями, остов проржавел и посыпался рыжими хлопьями. Не разобрать больше, что было и что могло бы быть.
Почему она не написала, чужаки её побери?! Если только не…
Макс сгрёб в кулак одеяло. Его уже не мутило, только в голове всё ещё плескалась кружащаяся муть, и от этого Максу казалось, что он всё ещё падает, и падает, и падает, всё глубже, и глубже, и глубже, и…
Она всё объяснит мне завтра, — твёрдо решил он, сдаваясь пьяной сонливости. — Прямо с утра. Она всё объяснит.
Да.
Макс проснулся один.
Долго смотрел в потолок, вглядываясь в белёсые кривые трубы и парусину и лениво пытаясь понять, что он здесь делает и где оно — это «здесь». Воспоминания возвращались неохотно и потянули с собой отвратительный привкус во рту, простреливающую боль в лодыжке и неприятное кручение в желудке.
Пыльно. Пыль скользила в лучах света крупными хлопьями. Тихо — только едва слышно отмеряли секунды часы.
Макс потёр переносицу, чихнул, сел и наконец-то смог оглядеться.
Вчера, когда доктор предлагал ему выздоравливать «в более подходящих условиях», а за виверной вернуться когда-нибудь потом, когда больной перестанет считаться больным, Макс отмахнулся: вот уж на что он перестал обращать внимание во время войны, так это на «условия». Ему доводилось лежать в лазарете в ледяных горах, где выдыхаемый воздух становился белёсым облачком пара, поверх одеял клали верхнюю одежду, а в печку-чугунку хотелось залезть целиком. Ещё хуже — по крайней мере по мнению Макса, — было на первом южном, где от свиста снарядов звенело в ушах и все знали, что, если будет приказ отступать, тащить за собой неходячих больных не будет никакой возможности.
А здесь — июнь, равнины у речной долины, лес, чистое небо. Что ещё, в конце концов, нужно для счастья?
Эти, штабные, смотрели со смесью жалости и брезгливости. А женщина — Макс не запомнил имени, — пообещала велеть работнице «сделать с этим хоть что-нибудь».
Вчера Макс считал это всё блажью балованных бездельников, которые огня не нюхали. Сегодня, когда в глазах прояснилось, мутная пелена спала, а уличный свет проник в станцию, Макс признал: он не отказался бы, чтобы здесь что-нибудь сделали.
Когда Господ создавал столпы, он руководствовался много чем, но вряд ли соображениями практического удобства. Наш столп получился у него немного скомканным, с резким перепадом высот, множеством оврагов и ущелий, бурными реками и прочими транспортными неприятностями. Люди придумали колесо, оседлали лошадь, построили мосты и виадуки, заложили железную дорогу, но с незапамятных времён их манило небо.
Увы, летающие машины разбивались прежде, чем успевали стать полезными. В паре со сложным рельефом шла капризная, непредсказуемая погода, резкие ветра, частые бури, и никакие человеческие поделки не хотели быть достаточно управляемыми, чтобы выдержать всё это.
Шутят, что на хищные южные дирижабли, которые всё ещё подплывают иногда к нашей земле, можно не тратить снарядов. Пусть залетают, дурачки: не пройдёт и пяти часов, как их размажет о скалу или свернёт в баранку просто так, вовсе без нашего участия.
Дирижабли всё равно сбивали, потому что за пять часов чужая военная техника может принести столпу много горя, даже если потом она разобьётся. А ещё потому, что огромной воздушной махине придётся потом куда-нибудь упасть, — и пусть лучше это будет не город, а туман.
Там, на дне разлома, одни только уродливые падальщики. Их не жалко.
ebooksa