— Полегчало потом?
— Ага. Ты может рубашку тоже снимай? Постелим на камне, быстрее высохнет.
Штаны сохли на ветру: в шлёвки Маргарета продела связанные шнурки и так подвесила на ветках. Впрочем, особых надежд всё равно не было, ткань была тяжёлая, плотная, и сушить её можно было до Господнего Гласа. По голым ногам гуляли мурашки, а мокрая рубашка скорее холодила, чем грела.
Лежать без неё на солнце будет куда как приятнее. А на нагретом камне — может, ещё и просохнет…
Лифчика Маргарета не носила, но и стесняться было нечего. В конце концов, когда-то они были любовниками. А что с тех пор она не похорошела, а выцвела, так все мы не молодеем.
Когда-то Маргарета любила наряжаться. Не столько даже перебирать тряпками, сколько обвешиваться медными кольцами и бусинами, рисовать длиннющие чёрные стрелки или щеголять в сетчатых колготках и чём-нибудь коротком, с лицом «осторожно, злая собака». Ей нравилось тогда быть дерзкой и недоступной и выбирать придирчиво, кому всё-таки позволить подойти поближе.
Теперь ко всему этому — да и ко всему вообще — она потеряла всякий интерес. Тело было просто телом. Оно болело, кое-как выполняло команды мозга и зачем-то продолжало барахтаться. Фигура в отражении по большей части казалась Маргарете неприятной незнакомкой, и любоваться в ней было нечем.
Да и зачем это всё?
— Лови, — фыркнула она и швырнула в Макса мокрым комком.
Он, зараза, поймал. Расстелил по камню, разгладил. А сам застегнул комбез и плюхнулся в траву рядом с девушкой.
Тронул пальцами волосы, перебросил их через плечо. Маргарета прикрыла глаза, снова позволяя времени бежать вперёд без задержек, — но вынырнула, когда Макс спросил:
— Что это?
— Это?
— Ожог?
Она пожала здоровым плечом:
— Плохая посадка.
Прикосновение к шее было аккуратным, мягким. Она и забыла совсем, как это — когда трогает кто-то другой и при том не медик. Это было почти нежно, почти приятно, и где-то очень глубоко внутри что-то пожелало потянуться следом.
Потом пальцы скользнули ниже, ощущение прервалось, и тепло в груди снова потухло в серости.
Ожог был не такой и плохой, не самый страшный из того, что видали в лазарете, даже не пришлось отнимать руку. Пламя потушили довольно быстро, оно не успело задеть позвоночник, — но мышцы всё равно искорёжило, а спину скривило. И шрам вышел некрасивый, на треть спины и часть бока, бугристый и плотный; сквозь него она ощутила бы разве что, если бы Максу пришло в голову постучать.
— Не холодно?