Но нет.
Ему пришлось тащиться до самой Аппер-стрит, до остановки автобуса – ближе не нашлось ни единой телефонной будки. От его одежды поднимался пар; в будке воняло мочой. Грэм набрал номер, послушал гудки и сделал вторую попытку, проговаривая цифры вслух, словно заклинание, причем внимательно следил за тем, чтобы палец попал в нужное отверстие на диске. Телефон отзывался двойными гудками.
Ну пожалуйста.
У него заболела рука; рот свело гримасой невероятного огорчения; с волос по лицу и по спине стекали струйки воды.
Ответь, ответь, ответь;
За дверью будки собралась очередь. Дождь не прекращался, хотя лил уже не так сильно. Какая-то девушка постучала ногтем по стеклу, но он отвернулся, сделав вид, что ничего не слышит. Умоляю, ответь…
Вскоре дверь будки распахнули снаружи. Совершенно мокрая блондинка в потемневшем от дождевой воды пальто яростно напустилась на Грэма:
– Ты что себе позволяешь, а? Я тут двадцать минут мокну, не видишь, что ли? Да он еще и монету не опустил!
Грэм молча повесил трубку и пошел на автобус. В отверстии телефона-автомата остался его десятипенсовик, а на телефонном справочнике – приготовленная стопка монет. Ему стало дурно.
Когда он позвонил на следующий день, Сэра извинилась; оказывается, она спряталась под одеяло, прихватив плейер, и на полную громкость включила свою любимую кассету Дэвида Боуи, чтобы заглушить гром.
Он засмеялся, переполняемый нежностью.
Грэм миновал небольшое строение; во дворе с лотка продавали свежую выпечку. Пока он раздумывал, не купить ли себе чего-нибудь пожевать, лоток уже остался позади, а возвращаться было не с руки, хотя от запаха сдобы заурчало в животе. Прошло уже четыре часа с момента, как он перекусил все в том же кафе, где зимой расспрашивал Слейтера про Сэру.
Он перешел на другую сторону. Оставалось подняться в горку, а там уже будет Клермонт-Сквер, где за высокими деревьями прячутся высокие дома, некогда респектабельные, потом пришедшие в упадок, а ныне реставрируемые, взирающие сверху вниз на суматоху Пентонвилл-роуд. Грэм в очередной раз переложил пластиковую папку в другую руку. В папке лежали графические портреты Сэры ффитч – его гордость. Рисунки были выполнены в экспериментальной, новой для него манере, которая, как он чувствовал, наконец-то стала ему по-настоящему удаваться. Возможно, говорить с уверенностью было бы преждевременно, но он считал, что в папке лежат его лучшие работы. Это согревало душу. Тоже, кстати, доброе предзнаменование: все одно к одному…
Как-то у них произошел разговор на двух уровнях – они переговаривались между мостовой и окном второго этажа; это было еще в апреле, когда он всего лишь во второй раз зашел за ней, чтобы отправиться на послеобеденную прогулку вдоль канала.
Стоило ему нажать на кнопку домофона, как Сэра подошла к окну, подняла раму и выглянула из-за темно-коричневой шторы:
– Привет!
Грэм остановился посреди проезжей части.
– Выйдешь гулять? – шутливо спросил он, подняв лицо к солнцу.
В этот миг рама скользнула вниз и прижала ее к наружному подоконнику. Сэра со смехом покрутила головой: