Несущественная деталь

ГЛАВА 4

В долине 308, которая являлась частью района Трижды освежеванный след ноги, находящегося в Павулеанском Аду на третьем уровне, имелась старомодная мельница с высоким наружным овальным колесом, приводимым в действие потоком крови. Это была часть наказания некоторым виртуальным душам, здесь обитавшим: каждый день они подвергались обильным кровопусканиям (но не до потери сознания). Было много тысяч таких несчастных, обреченных на кровопускания во время каждого сеанса, и для этого демоны невообразимой формы и громадной силы изымали их, орущих, из загонов, тащили к наклонным металлическим столам с желобами в изножье и привязывали там. Эти столы стояли сомкнутыми рядами на крутых насыпях засушливой долины, которая, если бы кто-то мог посмотреть на нее с достаточной высоты, оказалась бы рубчиком воистину гигантского отпечатка ноги, давшего название району.

Очень важная прежде персона, которой принадлежала освежеванная нога, в некотором роде все еще была жива и страдала каждое мгновение оттого, что с нее сдирали кожу. Она страдала и в фигуральном смысле, потому что ее кожа была неимоверно увеличена в размерах и всего один ее рубчик на ноге — или лапе; здесь в терминологии царила совершенно неподобающая путаница — теперь стал таким громадным, что составлял часть ландшафта, на котором столько других проживали свои загробные жизни и выносили многочисленные предписанные им мучения.

Кровь с металлических столов вязким потоком стекала по трубам и желобам в общее русло, текла вниз по склону, как это и свойственно жидкостям, пусть даже и в полностью виртуальной среде, и собиралась — набирая силу и мощь, по мере того как в поток вливалась кровь все новых и новых страдальцев — в глубокий, широкий пруд. Но и там, подчиняясь синтетическим правилам Ада, она решительно не желала сворачиваться. Из пруда-коллектора кровь по широкому каналу направлялась к вершине мельничного колеса.

Колесо было сооружено из множества древних костей, давно выбеленных кислотными или щелочными дождями, которые шли каждый день и причиняли невыносимые мучения людям в загонах выше по течению. Колесо вращалось на подшипниках, сделанных из хрящей, обвитых нервами новых мучеников, чьи тела были вплетены в ткань здания, и каждый трескучий, тягучий поворот колеса вызывал казавшиеся невыносимыми мучения. Другие страдальцы изготовляли кровельную черепицу из своих громадных ногтей, наделенных повышенной болевой чувствительностью, — они тоже боялись жгучих дождей, каждая капля которых терзала кожу, — или тонкие стены мельницы из своей мучительно растянутой кожи, или стропила из своих протестующих костей, или скрипучие шестерни и звездочки, каждый зубец которых доставлял такую боль, словно был поражен болезнью, каждая нагруженная и напряженная кость которых, выполняющая роль вала или стержня, вопила бы, будь она наделена голосом.

Далеко-далеко, под кипящими темными небесами, поток вливался в громадное кровавое болото, где страдальцы рассаживались и укоренялись, словно чахлые деревья, затоплявшиеся снова и снова с каждым кислотным дождем и каждым свежим притоком крови.

Большую часть времени мельница даже не использовала поток крови, собиравшийся в пруду наверху: жидкость просто стекала по сливу и направлялась в русло, ведущее в темную топь под темно-синими низкими небесами.

Кроме того, мельница работала вхолостую: та малая энергия, которую давало колесо, когда вращалось, уходила в никуда. Единственный смысл и назначение мельницы состояли в увеличении страданий тех несчастных, которым настолько не повезло, что они оказались в Аду.

По крайней мере, приблизительно это и говорили людям. Некоторым говорили, что мельница работает не вхолостую. Им говорили, что в ней есть громадные каменные колеса, которые перетирают тела и кости тех, кто совершил преступления в Аду. Эти страдальцы выносили еще более мучительную боль, чем мученики, чьи тела все еще хотя бы отдаленно напоминали те, в которых они обитали до смерти; для тех, кто согрешил в Аду, правила (которые неизменно отличались гибкостью) изменялись таким образом, чтобы они могли чувствовать боль каждым своим сухожилием, клеточкой, структурой своего тела, независимо от того, насколько атомизированным оно становилось, и невзирая на тот факт, что такие страдания были бы совершенно невозможны в Реале при размолотой в прах нервной системе.

Но истина состояла в ином. Истина состояла в том, что у мельницы было свое назначение и генерируемая ею энергия не расходовалась впустую; мельница управляла одними из небольшого числа ворот, которые вели из Ада, и именно поэтому на другой стороне долины прятались два небольших павулеанца.

«Нет, мы погибли, окончательно погибли, Ирин».

«Мы там, где мы есть, моя любовь. Смотри. Выход отсюда вон там, перед нами. Мы не погибли и скоро убежим. Скоро мы будем дома».

«Ты знаешь, что это не так. Это сон, всего лишь сон. Предательский сон. Вот это и есть настоящее, а не то, что, как нам кажется, мы помним из прошлого. Само воспоминание — это часть пытки, оно усиливает нашу боль. Мы должны забыть то, что, как нам кажется, мы помним из прошлой жизни. Никакой прошлой жизни не было. Ничего, кроме того, что есть сейчас, нет, не было и не будет. Вечность. Это вечность. Только это и есть вечность. Смирись с этой мыслью, и тогда хотя бы мы не будем страдать от несбывающейся агонии надежды».

Они прятались, сидя на корточках во внутренней части оборонительной рогатки, на гигантские крестовины которой были нанизаны полуистлевшие тела. Эти тела и все другие тела вокруг них, лежавшие на этом склоне холма (а на самом деле и все остальные тела в Аду, как казавшиеся живыми, так и явно мертвые, включая и их собственные), были по форме павулеанскими: четвероногие, длиной полтора метра, с большими круглыми головами, из которых выходили два маленьких хобота, в высшей степени цепких, с маленькими выступами на конце, напоминающими короткие пальцы.

«Агония надежды? Ты послушай, что ты говоришь, Чей. Надежда — это все, что у нас есть, моя любовь. Надежда дает нам силы. Надежда — не предательство! Надежда не жестокая и не безумная, в отличие от этого извращенного бытия; она разумна, справедлива, она — только то, что мы можем ожидать, что мы вправе ожидать. Мы должны бежать. Должны! И не по эгоистичным причинам, спасаясь от пыток, которым нас здесь подвергают, а для того, чтобы рассказать правду о том, что мы здесь пережили, в Реале, там, где когда-нибудь каким-нибудь образом смогут как-то исправить это».

Два павулеанца, которые сейчас прятались под укрытием разлагающихся тел, звались — в привычной форме, которую они использовали, обращаясь друг к другу — Прин и Чей, и они в течение нескольких месяцев вместе путешествовали по нескольким районам Ада, постоянно держа путь к этому месту. Теперь они, наконец, оказались вблизи него.

Они ничуть не напоминали павулеанцев в добром здравии. Цельным оставался только левый хобот Прина, тогда как другой являл собой рваную культю после того, как случайный демон походя нанес ему удар мечом. Отравленный меч оставил рану, которая не заживала и постоянно болела. Его целый левый хобот был оцарапан этим же ударом, и Прин морщился от боли при каждом движении. Вокруг шей у них было по затянутой петле колючей проволоки, наподобие пыточной версии ожерелья, колючки врезались им в кожу, испещренную от этого кровоточащими рубцами и зудящими, чешуйчатыми струпьями.

Чей хромала, потому что обе ее задние ноги были сломаны через несколько дней после того, как они вошли в Ад; ее переехал один из бесконечной колонны джаггернаутов, сделанных из костей и железа и перевозящих искалеченные тела из одной части Ада в другую. Джаггернауты двигались по дороге, вымощенной бугорчатыми, намозоленными спинами несчастных, зарытых в нее.

После этого Прин несколько недель, пока заживали переломы, носил ее на себе, но кости ее ног так и не срослись как подобает; в Аду кости никогда не срастаются.

«Ты ошибаешься, Прин. Никакого Реала нет. Внешней реальности не существует. Есть только вот это. Может быть, тебе необходимо это заблуждение, чтобы смягчить боль от того, что ты здесь, но в конечном счете лучше принять истинную реальность: кроме этого, ничего нет, не было и не будет».