Но дальше тянуть было нельзя. Неправильно. Некрасиво по отношению к нему и к Ники. Она должна была это сказать:
– Прости меня, – правильные слова давались с трудом. – Вить… я… я не свободна.
– Жених, да? – вопреки ситуации он тоже обнял ее одной рукой.
– Угу, – Липа кивнула, шмыгнув носом.
– А отбить можно?
– Что?
– Не что, а кого.
– Кого? – машинально переспросила она. Эмоции раздирали изнутри, мешая воспринимать смысл его слов.
Ей следовало отстраниться, встать, отступить. Но воли на это не хватало. Страх, что Виктор уйдет, нарастал с каждой секундой. Липа корила себя за проклятую честность, и в то же время понимала, что поступила правильно.
Виктор же неопределенно хмыкнул, а затем разомкнул объятия:
– Вернемся к этому разговору позже, ладно? Думаю, сейчас лучше осмотреться и понять, что это за ясли такие. Пока нас кто-нибудь не сожрал в этой темноте.
Липа вытянулась, как струна, и стала нервно оглядываться, но вокруг по-прежнему был только непроглядный мрак. Виктор помог ей подняться, и вместе они двинулись вдоль стены. В ногах ощущалась слабость, бедро отзывалось тупой ноющей болью, голова кружилась. Но Липа упорно делала шаг за шагом:
– Там будто очертания окна, – Виктор ускорил шаг. – Видишь контур посветлее?
– Нет, – снова честный ответ. – Я верю тебе. Но не вижу: глаза зажмурила.
– Зачем? – Он остановился. Наверняка на его лице было написано удивление, но этого она, конечно, не разглядела.
– Я плохо вижу в потемках. Со зрением у меня все в порядке, – поспешила оправдаться она. – Просто такая особенность организма. С детства. А потом и скотофобия развилась…
– Боишься скота? Или скотского к себе отношения?
Судя по голосу, он улыбался.
– Темноты, – вздохнула Липа, немного расслабляясь от незамысловатой шутки. – Чаще это никтофобией называют, смысл тот же, но это слово мне не нравится – отдает ночью и тьмой.