— Они не в ментуре, Ашотик. Ты в натуре не догоняешь? Они в конторе. И крыша твоя, менты твои продажные тоже там могут оказаться. Зачем это тебе? Живи в мире и будет тебе счастье. Чё сложного? Ты злить начал, мамой клянусь.
— Вы чё меня кинуть хотите, волки? — расширяется и лезет из кожи Ашотик Большой.
— Вот здесь десятка и всё, больше ни копейки не будет, — говорит Абрам. — Чисто чтоб ты понял, что я за мир. Я сказал, ты меня знаешь. Дёрнешься, я по тебе катком проеду, брателло. Правду говорю. Ничего личного, да?
Он поворачивается и выходит. Я кладу на стол свёрток с деньгами и выхожу вслед за Абрамом. Потом выходят и наши деревянные солдаты Урфина Джюса.
— Бл*ть! — орёт Абрам, когда мы садимся в машину. — Своими руками завалю суку!
— А почему он такой борзый, а? — спрашиваю я.
— Вроде у него кто-то там с Чурбановым дела делает.
— Мамука Георгиевич, я вам скажу что-то. Вы Леонида Ильича видели? Сколько он протянет? Два года, самое большое. Может, вы мне не поверите, но через два года вспомните. А как только Ильич уйдёт, не будет никаких Чурбановых. А вы будете и я буду, и Злобин тоже будет. А эту сучку Ашотика мы порвём, как тузик грелку. Сразу. Может, ещё и раньше.
Он молча смотрит на меня, переваривает и тихонько повторяет:
— Как тузик грелку.
В фойе гостиницы я встречаю Снежинского. Он сияет, как блин.
— Егор, как хорошо, что я тебя встретил, — бросается он ко мне.
— Какие новости? — спрашиваю я.
— Новости самые хорошие! Ты был прав, меня из обкома уволят. Выгонят поганой метлой за кляузы.
— С Новицкой что?
— Не хотели сначала ничего менять, говорили, что, раз уж пришёл сигнал, нужно разобраться. Но я всё решил. Не спрашивай, чего мне это стоило.
— На меня телегу тоже забрал?
— Да, не беспокойся, я всё забрал.
— Хорошо. Молодец. Но ты не успокаивайся, пока её в ЦК не взяли, ты в опасности. Вещдоки лежат в КГБ, показания свидетелей тоже. Если вдруг Ирину не назначат, ты сядешь, и, учитывая твою природу, навсегда.
Снежинский немного сникает, но потом приободряется.