Когда Юрка в нетерпении уже пригрозил: «С места не сдвинусь, пока не расскажешь!» — Володя посмотрел на лодочную станцию, видневшуюся на другом берегу, и всё-таки сдался:
— Я читал его дневник. Переведённый на английский, зато полный.
— Настоящий? Его рукой написанный? Не автобиография, а прямо дневник-дневник? — обалдел Юрка.
— Ага-а-а… — ответил Володя с хитрой улыбкой. Во всём его виде читалось «Наконец-то я знаю про музыку хотя бы чуть-чуть больше тебя». Ему было явно приятно производить на Юрку впечатление.
Юрка смотрел ему в глаза и взволнованно «растягивал» пальцы, бормоча:
— А я и не знал, что такой есть. А… И что там? А почему не на русском, на русском разве нет?
— Есть, но просто те, что изданы в СССР — купированные. То есть урезанные.
— Как это урезанные? Почему? Ерунда какая-то: с чего это американцам можно знать больше, чем русским? Наш же композитор!
— Да есть там, в этих дневниках кое-что… лишнее.
— Что? — у Юрки загорелись глаза, он схватил Володю за руку и стал трясти. — Что? Ну расскажи, что? Каким он был? Как писал?
— Он был очень капризным, страдал припадками ярости, пил. Много пил. Играл в карты, это у него мания была — карты.
Юрка сразу поник:
— Ну и правильно, что этого в русских дневниках нет. Пусть дальше американцы ищут какие-то гадости о великих русских людях. А нам это не надо! Вот зачем нам знать о Чайковском плохое, зачем это помнить? И вообще… А ты-то почему рассказываешь о нём именно это?
— Ты спросил, я ответил. И я говорю это всё не для того, чтобы очернить, а чтобы показать, что он был таким же человеком, как ты и я. Скорее даже как я… Ты ведь знаешь, кто такой Боб?
— Его племянник. Он посвятил ему «Шестую симфонию».
— Ты знаешь, он его любил…
— Это же его племянник, естественно, он его любил! — перебил Юрка. — Не за деньги ведь он будет ему целую симфонию посвящать, да ещё и такую!
— Ну да… знаешь, в дневнике есть такой фрагмент. — Володя усмехнулся. — Только представь себе — Чайковский, которому скоро под пятьдесят, вечно болеющий и поэтому раздражительный и злой, лезет на крышу дома вместе с двадцатилетним Бобом смотреть на грозу. А ведь это девятнадцатый век, Юр, тогда гроз боялись. Или… или вот ходит с ним на десятикилометровые прогулки по полям и лесам…
— Нет, это мне тоже неинтересно. Лучше другое расскажи — как он писал?
Володя снова посмотрел на Юрку и кивнул: