Его лицо перекосилось от ярости.
— Закрой рот, сука!
Удар, от которого я успела спрятаться, прикрыв голову руками, угодил почти в ухо. Второй в плечо.
Он бил ладонями, поэтому было не так больно, как если бы кулаками.
Вместо того, чтобы плакать, я начала улыбаться. Потому что я права. И он это знает. Но признать это — для него равносильно поражению. А он никогда не согласиться с тем, что может быть в чем-то не прав.
— Боря! Боря, хватит! Ты же убьёшь её, Боря! — мама вцепилась в футболку отчима, хватала его за плечи и пыталась оттащить от меня.
А отчим, видя мою улыбку, лишь распалялся ещё сильнее.
В конце концов, я просто начала истерично смеяться, и, кажется, это ввело отчима в тупик. Он перестал меня бить и возить по полу. Смотрел на меня сверху вниз как на прокаженную, а потом молчаливо пришёл к выводу, что лучше меня не трогать.
Плюнув напоследок в мою сторону, вышел из комнаты. А затем, когда я подобралась и села спиной к шкафу, он заглянул, чтобы вынести приговор:
— Никаких сегодня срать и жрать! Только попробуй выйти из своей комнаты, отпизжу так, что мать не узнает.
Дверь хлопнула, меня обдало поток воздуха от неё.
Вытянув перед собой ноги, я обессиленно уронила руки на пол по сторонам от себя и просто пыталась привести дыхание в норму.
Отчим что-то ещё хлопал и топал в квартире. Кричал на маму и Катю, внушая им, чтобы те не подходили к моей комнате и не открывали дверь ни под каким предлогом. А во мне всё кипела и кипела злость. Я бы тоже сломала что-нибудь в своей комнате, да больше нечего. Отчим хорошо постарался.
Телефон в кармане куртки ударил короткой вибрацией. Не глядя, я расстегнула молнию и вынула его.
Вновь сообщение от Колесникова:
Я смотрела на экран и не понимала, чего хочу больше. Послать его или…
В строке состояния начали прыгать три призрачные точки.
Долго.