Сахар на обветренных губах

22
18
20
22
24
26
28
30

Включив свет на кухне, я вынула из холодильника пару яиц, поставила на плиту сковороду, налила в неё масло и включила конфорку на максимум.

Боковым зрением я видела, как отчим с самым властным видом стоял в дверном проёме и контролировал каждое моё движением.

Моя задача не покормить его повкуснее, а просто поскорее приготовить то, что он смахнёт со стола и, довольный тем, какой он господин, пойдёт уже спать.

Я достала большой нож из нижнего ящика, чтобы разбить им яйца, а затем нарезать хлеб.

Яйца зашкварчали в сковороде, я их присолила и выключила плиту, чтобы они дожарились от температуры разогретой сковороды.

Взяв разделочную доску и булку хлеба, всё под тем же неустанным контролем вдрызг пьяного барина, я повернулась к обеденному столу и начала резать хлеб.

— Я тебе собака, что ли? — рявкнул отчим и в секунду оказался рядом со мной. Настолько близко, что его пузо тёрлось о мой бок. Это чё за куски?! — вопросил он. Взял кусок хлеба и с силой швырнул его мне в лицо. — Тоньше режь! Тоньше, блядь! Сколько тебя можно учить?!

И снова мне в лицо прилетел очередной кусок хлеба. И толстые пальцы ткнули до боли скулу.

Внутри меня поднялась буря из злости и желания мести. Рука с ножом, словно по своей воле, взметнулась вверх, острием в сторону глотки отчима, скрытой двумя подбородками.

— Дохуя смелая? — усмехнулся он цинично. — Ну, давай. Режь!

Он с силой обхватил мою руку с зажатым в ней ножом и прижал лезвие к жирному горлу.

— Режь, сука! Что смотришь? Ссышь? — едко выплюнул он своей раскрасневшейся от гнева рожей. А я до боли стискивала зубы, борясь не только с его рукой, но и со своей, которая не желала отступать. — Ну, давай! Ты же хочешь! Хочешь?

Ты даже не представляешь себе, насколько, ублюдок.

— Алёна, не надо! — и только внезапно раздавшийся крик сестры заставил меня вернуться в реальность, в которой я не желаю становиться убийцей.

Несколько раз моргнув, я избавилась от грязного морока и попыталась отнять руку с ножом от горла.

Но отчима это не удовлетворило.

— Нихуя не умеешь, шваль! Отойди! — выронил он нервно. Выхватил из моей руки нож, размашисто полоснул им в воздухе в районе моего живота и оттолкнул меня в сторону, приступив к нарезке хлеба самостоятельно.

Я не сразу поняла, в чём дело, когда услышала новый Катин вскрик, в котором не было ни единого слова. Только неподдельный ужас читался в детских глазах, которыми она смотрела куда-то в район моего живота.

Опустив взгляд, я увидела красное, будто разрастающееся пятно на светлой футболке по правому боку. А по руке моей вниз ползли две тонкие красные змейки, срывающиеся с кончиков пальцев и каплями разбивающиеся о пол.

Я пошатнулась. К горлу подступила тошнота. По спине прокатилась холодная волна пота.