Я говорил, что в море вокруг одна пустота. Хочу поправиться. Человеку, склонному предаваться фантазиям и грезам, море дает множество предметов для глубоких размышлений. С другой стороны, все они – диковины морских и небесных глубин, имеющие особенность отвлекать ум от мирских забот. Я с удовольствием свешивался за поручни квартердека или взбирался на грот-марс в погожие дни и часами созерцал спокойное лоно летнего моря, горы золотых облаков, выглядывающие из-за горизонта, представляя их в виде сказочных царств и населяя их жителями, созданными моим воображением, наблюдал, как лениво перекатываются валы, несущие свои серебристые туши к этим счастливым берегам, чтобы окончить там свое существование.
Со сладкой смесью ощущения безопасности и благоговейного трепета я смотрел с головокружительной высоты на чудищ морской бездны и их грубые забавы – стаи дельфинов, выпрыгивающие прямо перед носом корабля, медленно поднимающиеся на поверхность огромные тела касаток, ненасытную акулу, привидением мелькающую в синей воде. Мое воображение рисовало все то, что я когда-либо читал или слышал о подводном мире у меня под ногами, – рыбные стада, кочующие в его бездонных равнинах, притаившихся у земных устоев бесформенных чудовищ, призраков, которыми богаты байки рыбаков и матросов.
Иногда праздные мысли отвлекал на себя скользящий по кромке океана далекий парус. Как занимателен этот кусочек мира, торопящийся напомнить о своем существовании! Какой славный памятник человеческому гению, покорившему и ветер, и волны, соединившему дальние концы света, принесшему обмен благами, излившему на скупые земли севера богатства юга, разнесшему по всем краям свет знаний и милости цивилизованной жизни и тем самым объединившему рассеянные части человечества, которых природа, казалось, разделила непреодолимыми препятствиями.
В один из дней мы заметили дрейфующую вдали бесформенную массу. В море любой предмет, нарушающий монотонность безбрежных просторов, немедленно привлекает к себе внимание. Мы поняли, что видим мачту потерпевшего крушение корабля, там были остатки платков, которыми матросы привязывали себя к рангоутам, чтобы их не смыло за борт. Названия судна нигде не было видно. Обломки, очевидно, дрейфовали не один месяц – корпус облепили ракушки, к бокам прицепились длинные водоросли. Но где, подумал я, команда? Их схватка со стихией давно закончилась, они потонули под рев бури, их кости белеют на дне у подводных пещер. Безмолвие и небытие подобно волнам сомкнулись над ними, и никто уже не расскажет историю их гибели. Как тяжело вздыхали моряки на этом корабле! Как горячо молились их родные у осиротевшего очага! Сколько раз невеста, жена, мать с жадностью читали газетные новости, чтобы выловить случайные упоминания о скитальцах морской пучины! Ожидания сгущались в тревогу, тревога – в страх, страх – в отчаяние! Увы! Любимым никто не вернет памятной реликвии. Известно лишь, что команда покинула порт на судне и «не нашли ни их самих, ни их тел»[3].
Вид потерпевшего кораблекрушение судна, как водится, послужил поводом для множества зловещих историй, тем более вечером, когда ясная погода вдруг посвежела и насупилась, предвещая один из тех внезапных штормов, что иногда нарушают безмятежность летнего рейса. Сидя в каюте при свете тусклой лампы, только добавляющем жути, каждый рассказал свою историю кораблекрушений и бедствий. Мне больше всего запомнилась короткая история, рассказанная капитаном:
– Однажды я шел на добром, крепком корабле, – сказал он, – над банками Ньюфаундленда. Плотный туман, который частенько случается в этих широтах, не позволял разглядеть ничего впереди даже днем. Ночью же туман густел настолько, что мы не могли различить предметы длиной в два корпуса нашего корабля. Я зажег фонарь под клотиками и выставил вахтенного высматривать рыбацкие шмаки, часто стоявшие на якоре над банками. Ветер налетал порывами, мы двигались с приличной скоростью. И тут вахтенный вдруг кричит: «Впереди парус!» Не успел он закончить, как мы наскочили на лодку – маленькую шхуну на якоре, повернутую к нам боком. У них на борту все спали и не удосужились зажечь фонарь. Мы врезались в нее прямо посредине. Мощь, размер и вес нашего корабля вмяли шхуну под воду, мы пронеслись над ней, даже не сбившись с курса. Глядя на тонущие обломки, я увидел трех полуголых бедолаг, они с криками выскочили из каюты и, едва успев спрыгнуть с коек, были тотчас проглочены волнами. Вопли утопающих смешались с шумом ветра. Порыв ветра, который донес до наших ушей крики несчастных, быстро отогнал нас на большое расстояние. Я никогда в жизни не забуду, как они кричали! Мы набрали такую скорость, что не сразу смогли развернуть корабль и вернуться туда, где, по нашим представлениям, стояла на якоре шхуна. Несколько часов мы ходили кругами в густом тумане. Пускали ракеты, напрягали слух, пытаясь услышать зов о помощи. Ничто не нарушало безмолвия – мы так никого и не нашли.
Должен признаться, что эти рассказы на некоторое время отбили у меня охоту к высокопарным фантазиям. Ночью шторм разыгрался не на шутку. Море металось в диком смятении. Волны накатывали и обламывались со страшным, сердитым звуком. Бездна взывала к бездне. Время от времени темную масса туч раздирали вспышки молний; полыхнув над пенными валами и погаснув, они делали тьму еще гуще. Над широким водным простором грохотал гром, отражаясь эхом и раскатываясь по водяным горам. Корабль раскачивался и падал в ревущие ущелья, непостижимо, как он удерживал равновесие и не терял плавучести. Реи окунались в воду, нос зарывался в волны. Подчас казалось, что вздымающаяся стена воды вот-вот опрокинет корабль, и только ловкий поворот штурвала позволял избежать столкновения.
Я ушел в каюту, но жуткая картина преследовала меня и там. Свист ветра в снастях напоминал погребальные вопли. Скрип мачт, скрежет и стоны переборок под напором бурной стихии нагоняли ужас. Я слушал, как вдоль борта, рыча мне прямо в уши, проносятся волны, будто Смерть собственной персоной бушевала вокруг плавучей тюрьмы, выискивая добычу. Достаточно вылететь заклепке, треснуть шву, и она ворвется внутрь.
Однако вскоре пригожий день, спокойное море и попутный ветер разогнали мрачные мысли. В открытом море невозможно не поддаться радостному воздействию ясной погоды и доброго ветра. Когда корабль идет под всеми набухшими от ветра парусами, весело мчась по барашкам волн, как величаво и смело он выглядит – словно повелитель пучины!
Я мог бы написать целый том о радостях морского путешествия, ибо для меня оно представляет собой почти нескончаемый восторг, однако пора спуститься на берег.
Одним прекрасным солнечным утром с топа послышался крик: «Земля!» Лишь те, кто это испытал, способны оценить тот сладкий клубок ощущений, который охватывает душу американца, впервые завидевшего Европу. Одно только имя вызывает массу ассоциаций. Земля обетованная, изобилующая всем, о чем ему рассказывали в детстве и о чем годами думал его пытливый ум.
С этого момента и до прибытия царило лихорадочное оживление. Боевые корабли, рыскающие вдоль берега, как гигантские сторожа, врезающиеся в пролив мысы Ирландии, подпирающие облака горы Уэльса – все это вызывало пристальный интерес. Когда мы проплывали мимо устья Мерси, я обследовал берега реки в подзорную трубу. Мой взгляд наслаждался видом аккуратных коттеджей с подстриженными кустами и зелеными полосками травы. Я увидел заросшие плющом развалины аббатства и торчащий из-за лба соседнего холма шпиль деревенской церкви – характерные черты Англии.
Нам повезло с приливом и ветром, к пирсу удалось причалить почти сразу. На пристани толпились люди, одни – праздные зеваки, другие с нетерпением ждали друзей и близких. Я узнал купца, для кого корабль доставлял товар. Он выделялся расчетливым прищуром и вертлявостью. Сунув руки в карманы, торгаш задумчиво насвистывал и расхаживал туда-сюда на маленьком пятачке, оставленном ему толпой из уважения к его сиюминутной важности. Люди на пристани и на борту корабля, когда знакомые замечали друг друга, обменивались возгласами одобрения и приветствия. Мне бросилась в глаза молодая женщина в скромном платье, привлекшая мое внимание своим поведением. Она стояла в первых рядах, подавшись вперед, и лихорадочно ощупывала взглядом корабль по мере его приближения к берегу, выискивая знакомую фигуру. На лице – разочарование и печаль. Я услышал за спиной окликнувший ее слабый голос, он принадлежал бедному матросу, проболевшему все плавание и вызывавшему сочувствие у всех на борту. В хорошую погоду соседи по каюте расстилали для него в тени на палубе матрац. Однако за последние дни его состояние настолько ухудшилось, что он не поднимался с подвесной койки, шепча одними губами надежду не умереть прежде, чем увидится с женой. Когда корабль шел по реке, больному помогли выйти на палубу, и теперь он стоял, прислонившись к вантам, такой изможденный и мертвенно бледный, что даже любимая жена его не узнала. При звуке его голоса взгляд ее метнулся к лицу матроса и в один миг полностью ухватил скорбную картину. Женщина сцепила пальцы перед собой, издала сдавленный крик и, заламывая руки, в безмолвном отчаянии застыла на месте.
Повсюду поднялась суматоха и спешка – встречались знакомые, приветствовали друг друга друзья, совещались деловые люди. И лишь я был одинок и ничем не занят. Меня никто не встречал и не приветствовал. Я ступил на землю предков, но чувствовал себя на ней чужаком.
Английские писатели об Америке
Мне кажется, будто перед моим умственным взором встает славный и могучий народ, подобный пробудившемуся сильному мужу, стряхивающий с себя тяжкие оковы. Мне кажется, я вижу его подобным орлу, вновь одетому оперением могучей молодости, воспламеняющим свои зоркие глаза от полуденного солнца.
Я не могу наблюдать ежедневно разрастающуюся между Англией и Америкой литературную вражду без чувства глубокого сожаления. С недавних пор Соединенные Штаты пробуждают величайшее любопытство, и лондонская пресса кишит пространными отчетами о путешествиях по республике, но отчеты эти, похоже, призваны распространять заблуждения вместо знаний, и преуспели они в этом настолько, что, несмотря на постоянные сношения между нашими странами, ни о дин народ не сравнится с широкой британской общественностью по части скудости правдивой информации или многочисленности предрассудков.
В мире нет лучше и в то же время хуже путешественников, чем англичане. Там, где им не мешают соображения гордости и личных интересов, никто не может сравниться с ними по глубине и философичности взглядов на общество, правдивости и красочности описания предметов окружающего мира, но как только интересы либо репутация их страны сталкиваются с чужими, англичан бросает в другую крайность, и они тут же забывают о своей честности и прямоте в угоду желчной иронии, нетерпимости и насмешкам.
По этой причине путевые заметки англичан тем правдивее и точнее, чем захолустнее страна, о которой они пишут. Я готов безоговорочно верить английским описаниям земель по ту сторону Нильских водопадов, неизученных островов в Желтом море, внутренних районов Индии и любой другой местности, о которых иные путешественники поведали бы, дав волю воображению. Однако я с большой осторожностью отнесусь к рассказу о ближайших соседях и тех странах, с которыми у англичан существуют особенно тесные связи. Отдавая должное английской прямоте, я не верю в английскую искренность.
Нашей стране к тому же выпала странная участь принимать у себя наихудший тип английских путешественников. В то время, как Англия отправляла философов духа и утонченных мыслителей обшаривать полюса, забираться вглубь пустынь и исследовать повадки и обычаи варварских народов, своими оракулами в Америке она позволяла быть разорившимся дельцам, интриганам-авантюристам, бездомным ремесленникам да приказчикам из Манчестера и Бирмингема. Вот какими источниками она довольствуется в получении сведений о стране, находящейся на необыкновенном этапе морального и физического развития, стране, в которой прямо сейчас совершается один из величайших политических экспериментов в истории мира и которая служит для государственного деятеля и философа предметом углубленного эпохального изучения. Неудивительно, что такие люди отзываются об Америке предвзято. Поводы для размышлений, которые она дает, слишком пространны и велики для их способностей. Американский национальный характер еще не перебродил – он не лишен пены и мутного осадка, однако составляющие его части здравы и благонравны, он успел продемонстрировать свою мощь и великодушие и обещает приобрести отменное качество. Увы, причины, его укрепляющие и облагораживающие, как и ежедневные проявления его похвальных свойств, не видны близоруким наблюдателям, замечающим одни лишь мелкие шероховатости нынешнего положения. Они способны судить только о поверхности вещей и только о тех делах, что прямо затрагивают их частные интересы и личную выгоду. Им недостает мещанского уюта и мелочных удобств старого, устоявшегося, густонаселенного общества, где сферы полезного труда давно заняты и многие влачат тягостное, холопское существование, повинуясь всем капризам алчности и сибаритства. Тем не менее для ограниченных умов нет ничего на свете важнее этих мелочных удобств. Они не сознают либо не желают признать, что отсутствие таких мелочей у нас уравновешивается огромным, щедрым разнообразием других благ.