Он жалел теперь, что отверг искренний порыв жены, отверг вовсе не из-за ненависти, как подумалось Аксинье, а потому что сохранились в нем остатки былой нежности. Недавно оберегал он жену, как цветочек весенний, верил, что проживет с ней до гробовой доски. Григорий знал, что там, в северном остроге, даже здоровые мужики мрут как мухи, женщине там не место. Теперь он сокрушался об этой мимолетной слабости. Мгновение спустя его захлестнули жалость к себе и ярость.
– Пусть бы ехала. Уж я-то бы отыгрался на ней, – шептал в полузабытьи.
Через две недели на площади перед тюрьмой при всем честном народе Григорий и двое разбойничков были подвергнуты наказанию. Душегуб, невзрачный хлипкий мужик, зарезавший свою семью, лишился головы под дружное оханье баб. Вор и конокрад, долго разыскиваемый властями, Пашка-обормот был порот плетьми. Палач старался от всей души, и вор быстро лишился сознания.
Стоя на ледяном ветру в одной рубахе, презренный преступник и злодей, Григорий хотел сейчас только одного – посмотреть в глаза своей жене, понять, рада она его позору или жалеет его. Будто не все еще сказал он ей тогда, в темнице, будто не отказался от нее и ее любви, будто не сжигала его ненависть.
Григорий, как сотни бедолаг до него, как тысячи после него, обшаривал глазами толпу. Что хотел он найти в этом скопище глумливых ухмылок, злорадных взглядов и злобных ртов? Что искал, то не нашел. Но с удивлением встретил истосковавшийся взгляд Ульяны. Она тревожно вглядывалась в его сгорбленную, лишившуюся былой стати фигуру и крестила его размашистой рукой, задевая людей, тесно прижатых, сдавленных любопытством. Она не видела никого, кроме Григория. Расталкивая людей во все стороны, далеко оторвавшись от Зайца, сильная молодуха пробиралась к помосту с преступниками.
– Гриша… Гриша… Родненький… Как же… – то ли слышал, то ли читал по губам своей любовницы кузнец. Наверно, никогда еще он не испытывал к Рыжику такой благодарности, такой неистовой нежности. Не побоялась, чертовка, ни мужа, ни людей, пришла на казнь. И смотрит теперь с той жадной страстью, которая по большому счету никогда не нужна ему была, которая была ему обузой, докучливой забавой.
«Надо было поддаться Ульянкиному желанию, не добиваться Аксиньи. Не обманешь. Что хочет, то и сделает… Бог… Аллах, сжалуйся…» – бессвязные мысли крутились сейчас в Гришиной голове. Да кто ж знает, что верно, что неверно в этом страшном мире, где правит человеческое безумие. Как сложилась бы его судьба, если б решил он Рыжика сделать законной женой… Неведомо никому…
Левая рука с темными, заскорузлыми пальцами лежала на буром полене, пропитанном кровью до самой сердцевины. Подручный палача, крупный, мясистый мужик держал кузнеца – струсит, трепыхаться начнет.
Григорий и сам удивился: не было страха, не было жалости к себе и ощущения того, что все кончено… Крепкий палач занес острый топор, народ затаил дыхание – и сильная, крупная мужская кисть упала на помост, и пальцы еще сжимались в последнем рывке. Раздался громкий женский вопль, и сквозь обжигающую боль, сквозь шум в ушах Гриша успел подумать: «Ульянка-то как убивается» и упал, милостиво лишенный возможности слышать радостные вопли толпы, всегда с восторгом принимающей любую расправу над человеческим существом, бесправным и нелепым. В миг торжества над чьей-то плотью всем, кто стоит близ помостая, кажется, что от них участь эта далека, и радость нетронутого бытия наполняет жестокой радостью каждый вздох.
– Анна, а вы что ж в Соль Камскую-то не съездили?
Ехидная ухмылка перекосила полное лицо Маланьи. Редко соседка разговаривала с Анной. Тут не стерпела, вывалила важное известие.
– Что нам делать в городе? Скажи мне.
– Зятя вашего, кузнеца, проводить. Калека теперь, муж Аксинькин венчаный.
– Калека?
– Не знаете что ль? – Маланья закрутилась на месте. – Дай расскажу, подруженька.
Анна вернулась в избу и, не снимая душегреи, села на лавку.
– Матушка, ты чего? – всполошилась Аксинья, а мать с тоской и жалостью смотрела на свою младшую: «Видно, кто проклял».
К следующей весне Григорий Ветер вместе с двадцатью такими же каторжниками оказался в Обдорске, где сильные морозы и суровая каторжная жизнь поставили перед ним одну задачу – выжить назло жене, назло Строганову, назло судьбе.
Долго еще Аксинья была как неживая. Она с трудом находила в себе силы даже на повседневные дела. А вскоре Софья принесла очередную дурную весть, потрясшую всю деревню: утром Заяц нашел свою жену в подполе, со сломанной шеей.
– По лестнице спускалась да не удержалась, – вздыхал он.
ebooksa