Дочь атамана

Кажется, колдуну ребенок доверял совершенно и немедленно притих, послушно открывая рот, чтобы съесть немного каши. Он будто не видел то отвратительное, что шевелится за спиной валаха, а если и видел, то привык сызмальства.

Для своего возраста — одиннадцати лет — мальчик был удивительно послушным, лишенным всяких детских капризов, сносил покорно все лекарские припарки и глотал горькие настойки. Только возле Марфы Марьяновны с ее грубоватой заботой он немного оживал, но все равно не задавал никаких вопросов — где папа и мама, например, почему он не дома и как сюда попал.

Саша Александровна заглядывала несколько раз в день, но даже не пыталась поговорить с ребенком или приласкать его. Кажется, она понятия не имела, как вести себя с детьми, и предпочитала держаться в стороне.

Гранин несколько раз начинал писать ей прощальное письмо и каждый раз сжигал его. Объясняться трусливо, с помощью пера, казалось ему низким, стыдным, но и показываться ей на глаза стариком было непереносимо.

Решив все со своей судьбой, он никак не мог придумать, как смягчить удар для нее, и приходил к выводу, что нет такого способа.

Как бы он ни поступил — предупредил заранее, оставил послание или явился лично, — все одно. И Гранин тянул время, не в состоянии выбрать.

Заранее — значило бы множить печали, а кроме того, Саша Александровна была не из тех, кто легко мирится с поражениями. Нет, она бы всенепременно вмешалась, и кто знает, к чему это все привело бы.

Вот и ловил Гранин быстротечное время и Сашу Александровну — то в клети, где целовал ее между вязанок с окороками, то в конюшне, под насмешливое фырканье Кары и Милости, а то за горкой, где мороз щипал губы и кусал за щеки.

Он легко мог представить себе, с каким наслаждением ухаживал бы за ней в иной ситуации, каким искрящимся предвкушением был бы переполнен, и отголоски того, несбывшегося, все равно наполняли его болезненным, но счастьем.

Прав был Драго Ружа: даже короткая радость драгоценнее никакой, и Гранин просто дышал полной грудью, любовался Сашей Александровной и зимними просторами.

В эти дни усадьба казалась ему островком неги, потерянным среди снегов, где текла своя жизнь, лишенная суеты и хлопот.

Накануне Крещения, в день строгого поста, когда нечисть свирепствовала особенно буйно, чтобы притихнуть еще на год, Саша Александровна нарисовала на морозных окнах кособоких медведей, дабы отогнать от усадьбы злых духов. Гранин перенес Андре в дом, и теперь тот лежал на диване в передней, и первое робкое любопытство проступало на его лице. Марфа Марьяновна тайком подкармливала его вареной курятиной, думая, что никто не видит. Гранин заявил, что больным и тем более детям можно нарушать пост, и тогда Андре получил огромный пряник, уже открыто.

Изабелла Наумовна же, обрадовавшись тому, что ей нашлось дело, читала мальчику народные сказки — да такие страшные, что и у Гранина волосы на затылке шевелились.

На кухне пеклись крестцы — особое печенье, которое нужно будет съесть наутро, запив святой водой.

Дворня наконец-то взялась за уборку, ведь все святки нельзя было выносить сор из избы, ткасть и прясть. А сегодня стало можно, и Шишкин очищал печи от золы, а Груня подметала пол, да так лихо, что непоседливая Саша Александровна немедленно отобрала у нее метелку.

— Вот как вскачу на нее и улечу-у-у, — воскликнула она, держа веник наподобие шпаги.

Марфа Марьяновна у нее метелку отобрала, стеганула воспитаницу пониже спины и вернула Груне. А Саша Александровна захохотала и повалилась на диван рядом с Андре:

— Вот как меня обижают в собственном доме. Беллочка Наумовна, да бросьте вы запугивать мальчика. Неужели у вас нет сказок повеселее?

— Повеселее? — поджала губы гувернантка. — Андре, разве тебе не весело?

Он только спрятал лицо за ладошками, ничего не ответив.