И у Саши мигом слезы выступили, а казалось — все выплакала, успокоилась.
Но от его сочувствующего, доброго взгляда стало вновь жалко себя, горемычную, и она, не ведая, что творит, подалась вперед, сжала в кулак мохнатую его телогрейку, уткнулась носом в отдающий зверем мех и разревелась.
Не сразу удалось облечь мысли в слова, только плавилась от духоты под руками Михаила Алексеевича, а он гладил растерянно ее плечи, волосы, спину. Бормотал что-то ласковое, утешающее, умиротворяющее, а она не говорила — выплескивала, выплакивала, выкрикивала.
— Всем, всем принесла несчастья! И маме, и отцу, и лекарю, и канцлеру! Лучше бы мне вовсе…
— Тшш, — он закрыл ее мокрый от слез рот шершавой ладонью, — не продолжайте. Грешно так думать.
Серебрились его обычно голубые глаза, показавшиеся ей поначалу бесцветными. А теперь — бескрайние, бесконечные, словно озера в густом лесу. Саша и сама не поняла, как убрала широкую ладонь со своих губ, подалась ближе, уступая мимолетной прихоти — поймать его дыхание. Ей думалось, тоже будет полынный запах, но оказалось — что-то сладостно-молочное, будто не вдовец перед ней сидел, а невинная дева. Она коснулась кончиками пальцев щеки Михаила Алексеевича, поддаваясь жадному своему любопытству, провела бороздку по коже к его русой старомодной бородке, столь аккуратной, что даже первый император не повелел бы сбривать, поежилась от ее колкости. И вдруг осознала, как окаменели его руки на ее плечах, стали тяжелыми, неподъемными. В лице Михаила Алексеевича проступили отчаяние и тоска, будто ее прикосновения причиняли ему невыносимую боль.
И Саша вспыхнула от стыда — да мыслимо ли, он ведь только жену потерял, а она… А что она? С чего вдруг утратила всякий рассудок?
Вскочила на ноги так порывисто, что взметнулись полы овчины, загасив свечу. В упавшей вдруг темноте Саша бросилась вон из флигеля, норовя споткнуться, но повезло хоть теперь, обошлось. Вырвалась на улицу, открытым ртом поймала холод, пребольно шлепнула себя по щеке — ой, дура девка! И, усмирив безумный свой нрав, плавно и крадучись вошла в дом. Не выдержала, оглянулась через плечо на пороге.
И показалось — будто сама ночь настороженно смотрит на нее в ответ.
И померещилось — эта ночь испугана.
Глава 18
С утра Гранин едва успел разлепить глаза и ополоснуть лицо холодной водой, как в дверь флигеля загрохотали.
Так не могла грохотать Груня, да и Саша Александровна навряд ли за ночь отрастила пудовые кулаки. Неужто черт пришел мстить, равнодушно подумал Гранин и тут же нахмурился: ах, как некстати вчера кое-кого обуяло любопытство! Он ведь и слова не успел сказать выскочившему из темноты чудищу, только впился ногтями в ладони, отрезвляя себя от нахлынувшей дурноты. Вот, значит, кому отдал его Драго Ружа!
Безжалостность произошедшего предстала перед Граниным в полный рост, и он с ужасом увидел свое будущее.
Однако и вполовину не испугался так, как испугался, когда нечисть бросилась на Сашу Александровну. Гранин напрочь потерял голову — не помня себя, отшвырнул чудище прочь, силы будто удвоились. И в то мгновение ему было совершенно плевать, что с ним станет после.
Да и сейчас не особо тревожило.
Он столкнулся с чертом лицом к лицу и выяснил, что того можно макнуть в сугроб.
Поэтому неожиданный грохот мало его впечатлил, и Гранин преспокойно открыл дверь.
На пороге стоял Василий Никифорович, старый атаман.
— Ну-с, — произнес он грозно, — стало быть, новый управляющий? И откуда ты такой взялся?