Лига добровольной смерти

Глава 26

Коротая время до полуночи, Говард достал из тайника телефон бойцов морского спецназа и позвонил Лундстрему. Решил предупредить о запланированной вылазке. Предосторожность, полагал, не окажется излишней. Его вылазка к операционной Линда и Стабба неизвестно, чем закончится. Если сумеет провести вылазку незамеченным, можно считать, что здорово повезло. Ну, а если разведка сорвётся, Линд и Стабб разводить дипломатию не станут, прикажут немедленно убрать журналиста и замести следы.

– Сегодня в полночь постараюсь увидеть, что происходит в экспериментальной операционной…

– Пошёл ва-банк. Так понимаю?

– Ты правильно меня понимаешь. Пан или пропал… Пора ставить точку. Тянуть быню за пупыню надоело.

– Что ещё за быня… пупыня?…

Говард засмеялся:

– Колчин иной раз пел: «Девки сели под корову, оказалось – под быка. Тянут быню за пупыню: дай-ка, быня, молока»…

– Шутки у тебя… Не дури, Рон! Поймают, не задумываясь, бросят и тебя в бракомолку. Или ударом молнии испепелят. Следа не останется!

– Обратной дороги нет, Гарри. Либо они будут продолжать своё риэлтерство, либо мы отправим их за решётку. Эту работу за нас никто не сделает. Слушай меня. Операционный блок примыкает к Дому последней ночи. Это двухэтажный флигель. Он как бы связывает Дом последней ночи с Домом прощания…

– Запомнил. Но ты не геройствуй! Будь благоразумен!

После звонка Лундстрем обратился в полицию, поднял по тревоге оперативную спецгруппу М10. Бойцы спецотряда перекрыли подступы к пансионату, устроили засады. Рассредоточившись, бойцы залегли, маскируясь по местности. Детали операции были обсуждены заранее, а действовать по обстановке бойцам группы М10 не привыкать.

В ожидании условного сигнала Говард вышел на балкон подышать свежим воздухом. Никакого волнения не испытывал. Над заснеженным парком поднялась полная белая луна. В бледном лунном сиянии снег на ветвях елей искрился, порождая картину заколдованного безмолвия. В глубине аллеи переговаривались охранники. Видимо, отправились с обходом. Голоса доносились отстранённо, словно рождались в пространстве безмолвной ночи.

В ночи происходит невероятное, думал Говард и вспомнил строки забытого польского поэта Константы Ильдефонса Галчинского:

Набиванье чучел ночью,ночью шведские корсеты,ночью спящие клозеты,ночь в конторе погребальной,ночью хор национальный,ночью сыр и ночью сахар,ночью дамский парикмахер,ночью рельсы, ночью трупы,ночью скетчи сборной труппы,стенография кошмаровс ночью смешанных товаров…

– Рон!.. – тихо окликнули с соседнего балкона. По голосу Говард узнал Летерье. – Спускайся вниз. Только без шума…

Говард посмотрел на часы: половина второго. В молчании постоял в комнате, в которой провёл дни заточения, и перекрестился. Впервые осенил себя крестным знамением, хотя считал себя атеистом, в поклонение Христу не верил. Но на сей раз он с повинной склонил голову и выразил надежду, что высшие силы смилостивятся над ним, простят его неразумное зазнайство и уберегут от несчастья. И вспомнил исповедь женщины, опубликованную в Интернете: «У черты, почти уже у края, дай мне, Боже, руки не разжать»…

В холле возле поста дежурного врача Говарда ожидал Летерье. Дежурил доктор Теглер, что, конечно, заранее учёл Жан. Доктор без разговора пропустил мужчин, проводил их взглядом, полным тревоги.

На улице они быстро свернули в кусты и замерли. На аллее послышались голоса. Прошли Стабб и кто-то из врачей, дежуривших в эту неспокойную ночь.

– После операции морозилки с товаром отправить немедленно, – отдавал последние наставления Стабб. – Курьер будет ждать на прежнем месте. В операционной навести полный порядок, чтоб комар носа не подточил. Вдруг нагрянет полиция, черт бы её побрал… Как на иголках нахожусь, всё в ожидании…

– Неспокойно стало… – ответил второй голос. – В страхе живём…