Трубадура

- Спасибо, я зелеными обойдусь, - рассмеялся Степан. И резко перестал.

Сорок дней назад он, так же как и Артур, обнаружил, что любимые беговые кроссовки приказали долго жить. И купил новые – счастливого для себя, как он тогда решил, ярко-салатового цвета.  Нифига не счастливый оказался цвет.

*

Он же их там оставил. Те кроссовки. Там оставил. В той квартире рядом с Лесгафтом. В сторону того дома он даже смотреть себе запрещал, когда наведывался в институт, решая свои учебные вопросы – диплом, предзащита и прочие студенческие прелести.  Этот дом перестал существовать на его персональной карте города Санкт-Петербурга. А теперь вот, как в каком-то фантастическом фильме вдруг прорезался, проявился, расталкивая соседние дома, встал на свое место.

Там остались его кроссовки. Счастливого, мать их, цвета. И нужно свое имущество забрать. Перед Европой везение лишним не будет.

*

Металлическая ручка холодная. Пальцы помнят каждую выпулкость в месте сварки. Он постоял, погладил неровный сварной шов. Домофон приглашающе горел красной точкой.

- Молодой человек, вы заходить будете?

 Степан посторонился, пропуская. И вошел следом. На него подозрительно покосилась какая-то бабулька, и он поспешил прибавить шагу по этим огромным дореволюционным и, оказывается, успевшими стать родными пролетам.

Этаж третий, дверь черного дермантина, звонок  - долго и пронзительно даже с этой стороны. Никто не открывает. Наверное, никого нет дома.

Дверь отворилась, явив  проем в темный длинный коридор и фигуру в нем. Стоящего за порогом человека Степан не узнал.

*

Тура и раньше не отличалась избытком массы и объемов. Но сейчас от нее осталась тень. Бледная осунувшаяся тень Туры Дуровой. Его Тучки. И то, что он ее не узнал сначала – неудивительно. Раньше она казалась младшей по возрасту. Сейчас – выглядела лет на десять старше Степана. Запавшие глаза, волосы стянуты в неаккуратный хвост, скулы, подбородок – все такое острое, что, кажется, при любом неловком повороте головы на них порвется кожа. Одежда – не одежда, мешок какой-то. Степан стоял и, кажется, раскрыв рот, смотрел на нее. И она смотрела на него – молча и безучастно. И Степа не нашел ничего лучше, чем брякнуть.

- Здравствуйте. Я к профессору Дурову.

- Его нет дома, - прозвучал бесцветный ответ.

- А где он? Вернется скоро? – абсурдный диалог продолжался. Степа пытался найти в стоящей напротив девушке какие-то знакомые черты. Не удавалось.

- В колумбарии. Вернется нескоро.

Незнакомое слово не вызвало никаких ассоциаций в голове, кроме клумбы. При чем тут клумбы? Цветы, что ли, сажает Павел Корнеевич? Тура смилостивилась над его мыслительными страданиями. И он услышал негромкое, но ударившее как мяч на полном ходу прямо в затылок:

- Дед умер.

14.6