Трубадура

Женщина растерянно моргнула. И смахнула выступившую все же слезу.

- А… зачем тогда, Степа?

- Спросить хотел, - он смотрел на нее с высоты своего роста. Какая же она хрупкая и маленькая по сравнению с ним. Хрупкие маленькие женщины. Которые могут взять – и вспороть тебе сердце. – Скажи мне, что чувствует женщина, когда предает своего мужчину. Когда отрекается от того, кого любит?

Лариса отшатнулась. Будто сын отвесил ей пощечину. Но плакать вдруг передумала. Судорожно полезла в сумочку за пачкой, достала, прикурила. И только после половины сигареты ответила – так же отстраненно, как спрашивал он.

- Сначала ты не понимаешь, что сделал. Тебе кажется, что все правильно. Осознание приходит потом, позже. Когда уже ничего не исправить. Можно, конечно, все объяснить молодостью, неопытностью. Только… не получается.

- Жалеешь? – тихо.

- Много раз.

- Ты счастлива?

Она пожала плечами и выбросила окурок в урну.  И посмотрела на него. Высокий, красивый. И очень несчастный  мальчик. Ее сын. Она утратила это право, но все равно так его называет.

- Хорошо, - он передернул плечами, почти повторив ее жест. – Я понял. Спасибо, мама.

- Ты все-таки считаешь меня матерью? – голос ее подвел.

- Это факт, который невозможно изменить. Ты – моя мать. Ладно, я пойду, мам. Самолет скоро.

На прощание он позволил себя обнять.

*

Первые три дня в Ейске он ел, спал и слушал музыку, которую ему накачал в телефон Лелик. Огромные наушники брата прочно приросли к голове, отключая Степана от всего внешнего. И домашние услышали его просьбу. Ничего не спрашивали, ни о чем не просили. Дом словно замер. Даже Василиса первые три дня молчала, что для нее было сродни подвигу. А на четвертый  не выдержала.

- Ты вот одно мне скажи, Степан, - Василиса Карповна перехватила старшего внука на выходе из туалета.  – Звать-то ее как?

- Никак.

- Ишь, какие имена нынче девкам дают заковыристые. Никак. Ну ничего, Нинкой буду звать.

- Ба…

- Скалкой в лоб хочешь?