— Мне не нужна жалость.
Инга вздохнула, повернула голову и прижалась к спине щекой. Руки ее обвились вокруг его груди.
— Паша, ты такой умный. Почему же ты такой дурак?
Он замер. Молчал. Не двигался.
А потом грудь мерно поднялась и опала под ее руками. Вздохнул, словно решился.
— Пойди, посмотри, закрыта ли дверь приемной. Если не закрыта — закрой изнутри на защелку.
Инга послушно выполнила приказ. Вернулась в кабинет, где обнаружила Павла в той же позе, спиной к двери.
— Закрыла.
— И дверь в кабинет тоже закрой на защелку.
Снова развернулась, подошла к двери.
— Закрыла. Дальше что?
— А дальше — раздевайся.
Он обернулся. Усталая опустошенность исчезла из взгляда. Ей на смену пришло что-то цепкое и оценивающее. Так на Ингу никогда никто не смотрел. Но страшно — не было.
— Хорошо, — кивнула спокойно. И принялась расстегивать рубашку. Расстегнула. Повесила нас стул. Положила пальцы на пояс джинсов.
И тут Павел отмер.
И теперь он шагнул к ней. И теперь его руки сомкнулись вокруг ее обнаженной талии. Он уткнулся лицом в ее волосы.
— Что ты делаешь, Инга… — тихо простонал ей в волосы.
Она подняла лицо.
— Целую тебя.
И поцеловала. Целовала и расстегивала пуговицы на его рубашке. А потом он целовал и стаскивал с нее джинсы. Опрокинул на стол — чтобы стаскивать было удобнее. Деревянная столешница липла к спине, но Инге было плевать. Она притянула его за шею и снова поцеловала. Они словно соревновались — кто кого жарче, смелее, отчаяннее целует.