– Какой гостеприимный… – морщит Надя свой очаровательный носик.
– Мое гостеприимство заканчивается, когда я вижу, как шпильками царапают немецкий ламинат.
– Так лучше? – На удивление изящными движениями она скидывает туфельки. – Доволен, зануда?
– Пока нет. Вот скажешь мне зачем приехала – тогда я подумаю.
– Зачем приехала? Может, я соскучилась?
– Очень смешно! – фыркает он. – Говорите уже, Надежда Станиславовна, не стесняйтесь. Чего изволите?
Она прищурилась. Ох, не нравится ему такое выражение ее лица…
– Вот так, да? Прямо сразу «не стесняйтесь»? И могу, значит, чего изволю?
Он вздыхает. У нее настроение устроить ему скандал, не иначе. А вот у него нет такого настроения, совершенно нет. Устал.
– Надь, – примирительно попросил он, – просто скажи, чего хочешь.
– Сказать? Хорошо. – Она улыбается. Как-то странно. Вызывающе и неуверенно одновременно. – А еще лучше… я покажу… чего хочу…
Она подошла к нему, медленно, не торопясь. А ему вдруг остро захотелось шагнуть назад. Но лишь затылком в стену уперся.
Приподнялась на цыпочки, руку для равновесия ему на плечо положила. И поцеловала. Сначала неуверенно, в самый краешек губ. Потом чуть смелее, прихватывая своими губами сначала его нижнюю, затем верхнюю. Ей нравится. Нравится так, самой. Никогда раньше она сама, первая не целовала. Всегда позволяла себя лишь, отвечала… А теперь вот первая. Это даже интересно. Только что ж он стоит, как статуя?
– Витька, голову наклони, – шепнула она ему в губы. – Мне неудобно.
И он послушно наклоняет голову. А она наконец-то запускает пальцы в густой кудрявый шелк на затылке, как уже месяц мечтала. И одновременно – языком ему между губ. Вик издает какой-то непонятный звук, который более всего похож на стон. И – статуя оживает. Голову наклоняет еще ниже, ближе к ней, и поцелуй вдруг сразу становится очень интимным. Руки – даже не на талию ей, ниже, подхватывая под попку, притягивая к себе – ближе, выше. Игра заканчивается. И все начинается по-настоящему.
В этот самый момент такая спасительная мысль «Это же всего лишь Вектор!» рассеивается окончательно. А вместо нее приходит другая, до которой стоило бы давно дойти: «Кто этот потрясающий парень, который так умопомрачительно целуется?». Остальные мысли исчезают куда-то из головы. И остаются только его бесстыжие ладони, крепко поддерживающие, не дающие отстраниться. Наглый язык, который… ох, что же он делает! Надя понимает – время самообмана закончилось. И началось нечто иное. Настоящее. Пальцы крепче вплетает в его волосы, получая от этого совершенное отдельное удовольствие и не давая ему ни малейшего шанса отодвинуться. А он так крепко прижимает ее к себе, что ее и без того невеликие грудки оказываются распластанными. И одновременно – они словно налились, и белье, крайне приличное и дорогое, вдруг давит, царапает. Хочется его снять, что бы он мог… И внизу тоже наливается той же горячей тяжестью. И уже ее стон ему в губы. Его пальцы смыкаются сильнее, прижимают ее еще ближе, хотя куда уж там ближе. И… О-о, в этот раз ей совершенно точно не кажется! Его явное возбуждение становится последним, что окончательно сигнализирует – поцелуй перерос в нечто большее. Прижимается к нему, к его твердости в немой попытке сказать, сказать телом…
Сколько раз они целовались? Он не считал. То есть нет, наоборот, считал. Как раз считал, каждый раз считал, про себя. Чтобы не слететь с катушек, не сойти с ума, не смять ее губы своими, не ворваться ей в рот. Не сделать то, что делает сейчас. А сейчас считать уже бесполезно. В голове взрывается бессчетно, лишь инстинкты одни остались, которые заставляют его едва ли не рычать от наслаждения, от ее близости, от того, что она отвечает ему, от того, что она сама, первая, его поцеловала…
Зачем она эта сделала? Из всех инстинктов лишь инстинкт самосохранения рискнул обратиться к разуму. Зачем, действительно, зачем она это делает?! Почему он тут с ума сходит, ему ясно. И скоро сорвется окончательно, похоже, если она так и дальше будет к нему прижиматься и стонать в рот. Он получает то, о чем мечтал так долго. Но за что? Почему вдруг? Ни одной правильной мысли в голове, лишь неправильные…
Ему худо, тошно, но он отстраняет ее от себя, отодвигает на расстояние вытянутых рук. Резко, потому что иначе нельзя. Сглатывает тяжело, совершенно некстати и нелепо облизывается. Помада ее на его губах. Резким движением вытирает остатки тыльной стороной ладони. И спрашивает так же резко:
– Убедилась?
ebooksa