Голос медленно набирал силу, мужчина хрипло делал очередной вдох и продолжал...
– Что ты вье-е-ешься... Надо мной...
Ветерок крутнулся рядом с крохотным оконцем, подхватил слова и понес дальше.
– Ты добычи... Не дождешься...
Неожиданно из соседней камеры во двор долетел еще один голос, надрывный, преисполненный муки, но живой.
– Черный ворон, я не твой...
Герасим. Жив, друг. Сколько они еще на пару протянут – неизвестно. Но пока – как радостно слышать его. И вторить друг другу...
– Что ты когти... Распускаешь...
Услышав непонятный шум, надзиратель поднялся со стула и зашагал по коридору, помахивая короткой дубинкой. Подошел к железной двери, отодвинул крохотную дверцу.
– Полети в мою... Сторонку...
– Прекратить! – и для большего эффекта еще тяжелой палкой по двери, чтобы загудела. – Кому сказано!
Заключенный повернулся и тюремщик отшатнулся: глаза у молодого избитого парня были абсолютно черные. Как два бездонных провала в бездну, откуда выглянула сама Смерть. И в открытую дыру будто холодом дохнуло. Еще чуть-чуть – изморось пойдет белой сеткой по стенам. Захлопнув дверцу, пожилой мужчина в страхе шагнул назад, затем повернулся и почти бегом двинулся к столу. Скоро из уборной должен напарник подойти, надо у него спросить.
– Ты слышал, кого в девятую посадили?
– Нет. Только сказали, чтобы вдвоем заходили, в одиночку нельзя. И еще предупредили, что без церковника дверь не отпирать. Обязательно кто-нибудь из попов должен стоять рядом.
– И они его без присмотра бросили?!
– Тебе-то какое дело? Сколько у нас убийц и живодеров по казематам отмучалось? И с этими разберутся.
– Лучше бы ладанку какую дали или икону с собой. А то ляжем мы тут, пока там, – палец ткнул в потолок, – разбираться будут.
– Ну, нас и поставили смотреть. Чего всполошился?
– Знаешь, тебе надо, ты и смотри. Но я теперь и близко к девятой не подойду... Удумали, нечисть по подвалам пихать.
Вздохнув, второй надзиратель поднялся и побрел к камере.