Я стою и смотрю на нее, сидящую на ступеньках. Смотрю на застывшее выражение лица, на потертые ремешки сандалий.
– Знаешь, ты тоже можешь уехать.
В ответ она смеется – не скрывая грубость.
– Ты предлагаешь мне найти какого-нибудь милого мужчину, который пообещает, что увезет меня отсюда, а потом бросит с животом и парочкой болезней? Спасибо, не надо.
– Я могу попытаться вытащить тебя отсюда. Всех вас.
В ее взгляде появляется презрение.
– Однажды я уже пыталась уехать. Луис тебе рассказывал?
– Нет.
– Мне было шесть лет. Нас было двадцать человек на плоту. Мои родители и еще пятнадцать человек погибли. Мы – те, кто выжил, провели неделю, плавая в воде, голодные, измученные, прежде чем береговая охрана подобрала нас и доставила обратно к Фиделю. Взрослые были брошены в тюрьму, а меня отправили жить к бабушке. Большое спасибо, но больше я рисковать не собираюсь.
Я не могу сдвинуться с места. С одной стороны, я хочу остаться и продолжить разговор, но, с другой стороны, мне нужно уходить, так как дедушка ждет меня на Малеконе.
– Мне нужно идти.
– Тогда иди.
Дойдя до калитки, я оборачиваюсь и смотрю, как она тушит сигарету о ступеньку, устремив взгляд куда-то в сторону моря.
Что там говорится о месте, где люди готовы рискнуть жизнью, чтобы покинуть его?
Всю дорогу от дома Родригесов до набережной Малекон я прокручиваю в голове разговор с Кристиной. Я понимаю, что Луис уже обсудил с семьей предстоящий отъезд. А я, наконец-то, сейчас смогу исполнить последнюю волю моей бабушки – то, ради чего я и приехала на Кубу. Я подхожу к набережной. Солнце садится, волны разбиваются о скалы в Эль-Морро, и очередной день в Гаване подходит к концу.
Дедушка стоит рядом со мной и смотрит на море. Интересно, сколько раз он стоял здесь, смотрел за горизонт, туда, где была она. Обращался ли к ней мысленно в такие моменты?
Я не осознавала, что говорю вслух, пока дедушка не ответил.
– Каждый раз, приходя сюда, я думал о ней. Я представлял себе ее жизнь в Америке. Представлял ее в роли жены и мамы, рисовал в своем воображении ту жизнь, о которой мы мечтали: большой дом, полный детей, с пальмами на заднем дворе. Я представлял себе, как мы могли бы стареть вместе. Каждый год я думал о ней. – Он вздыхает. – Я надеялся на то, что она счастлива, и мне этого было достаточно.
Слушая его, я понимаю, что ненавижу Фиделя за то, что в истории любви моей бабушки и Пабло нет счастливого конца. Я ненавижу его за то, что он отнял у них целую жизнь.