– Меня зовут Кристина. Я жена Луиса.
Меня пронзает удар смертельного разочарования. Мы смотрим друг на друга, а в кухне воцаряется тишина. Я наконец почувствовала ту неприязнь, которой боялась, когда впервые планировала свою поездку на Кубу. Я чувствую, что меня молчаливо осуждают за то, что я не настоящая кубинка, меня считают предательницей своего народа, потому что моя семья сбежала из этой страны.
Изгнанники, живущие не только в Майами, но и по всему миру, ненавидят Кастро за то, что он отнял у них их страну, за то, что он отнял все, что у них было. Но здесь я столкнулась с совершенно иной, невысказанной ненавистью, исходящей от матери Луиса и его жены. Те кубинцы, которые уехали, по большей мере процветают, в отличие от тех, кто остался – им до сих пор приходится бороться, несмотря на обещания, которые они когда-то получили от правительства.
Кристина уходит, оставляя меня одну на кухне, которая выглядит так, словно время остановилось в пятидесятых годах, из нового – лишь импровизированный ремонт и отношение к делу.
Как бы моей бабушке жилось в этой версии Кубы? Почему-то я не могу представить себе, как она готовит черную фасоль и рис на старой плите. Моя бабушка могла быть очень разной в зависимости от того, какие у вас с ней были отношения. Для меня она всю жизнь была олицетворением любви, а для многих – дамой, которая управляла общиной кубинцев в Майами твердой рукой, усыпанной драгоценными камнями.
Конечно, ее семья после революции тоже очень пострадала. Бабушка рассказывала мне истории о том, как им пришлось приспосабливаться к совершенно новому образу жизни в Соединенных Штатах, как они оплакивали жизнь, которую им пришлось оставить на Кубе. Однако…
Моему прадеду потребовались годы, чтобы вернуть себе тот уровень жизни, которого он лишился из-за революции. Однажды он купил одно из самых больших поместий в Палм-Бич, чтобы показать всему миру, что даже коммунизм не может уничтожить семью Перес.
– А бабушка уже легла спать? – слышу я вопрос Луиса, который переступил порог кухни, держа в руках грязную посуду.
– Нет, она на минутку ушла в свою комнату.
Он ставит тарелки на крошечную стойку. Губы его плотно сжаты, а глаза кажутся уставшими.
– Ей нужно отдыхать. Но попробуй сказать ей об этом. Она позволяет нам помогать немного, но все равно работает больше, чем следовало бы в ее возрасте.
Луис моет посуду, стоя спиной ко мне, а я подхожу к раковине, беру одну из тряпок и вытираю те тарелки, что он уже помыл. Он бросает на меня любопытный взгляд, но ничего не говорит. Мои руки дрожат, когда я вытираю тарелку салфеткой.
Эта посуда – настоящая сборная солянка. Некоторые из тарелок с элегантными клеймами на донышках явно когда-то являлись частью дорогих сервизов. Другие – простые и дешевые. Луис обращается со всеми одинаково, его мыльные пальцы методично протирают их тряпкой. Ногти у него аккуратно подстрижены, пальцы тонкие, кольца он не носит.
Интересно, как давно они женаты?
Я чувствую потребность нарушить тишину.
– Ты прекрасно играешь.
Он не отвечает.
– Я слышала, как ты играл на саксофоне, – добавляю я.
Снова в ответ тишина.
– А ты давно играешь?