Здесь также ощущается влияние, которое сахар оказал на наши судьбы – именно он много лет назад привлек на наш остров китайских рабочих. Некоторые из них, после окончания контрактов, вернулись в Китай, но многие остались и обосновались в Гаване и ее окрестностях.
Глядя по сторонам, я постоянно думаю о том, что моя семья внесла значительный вклад в сахарную индустрию, которая долгое время поддерживала экономику и в то же время так много забирала у своего народа, принося богатство и процветание острову за счет обнищания стольких людей. Наше национальное достояние одновременно является источником нашего позора. Мне хочется верить в то, что мой отец честный человек, что он хорошо относится к своим работникам и достойно платит за их труд. Но я не настолько далека от реальной жизни, чтобы думать, что к тем, кто работает в поле, всегда относятся справедливо. Именно сахар держал нас под игом испанцев, из-за сахара корабли с рабами причаливали к нашим берегам, из-за сахара рабочие были вынуждены томиться в тяжелых условиях, и из-за него наш остров привлек внимание американцев – и они обрели контроль над нашими судьбами.
Остров дает много, но он и забирает все одним махом.
Мой брат восстал против такой несправедливости, именно это побудило его к действию. Может быть, то же самое движет и Пабло?
Как только я выхожу за ворота, то попадаю в водоворот из смеси испанского и китайского языков, надписи на котором я не могу прочитать. Воздух наполнен знакомыми ароматами, однако я чувствую что-то новое – из крошечных ресторанов и магазинов доносится запах жареного поросенка вперемешку с приправами и специями, которые я не могу распознать. На улице очень много людей, и я пробиваюсь сквозь толпу, ища глазами…
Пабло стоит, прислонившись к зданию с красным навесом, его взгляд скользит по людям на улице и останавливается на мне.
Сегодня, наверное, из-за жары, он одет небрежно – на нем светло-коричневые брюки и тонкая, как бумага, льняная рубашка. Он отрывается от стены и направляется ко мне, от вида улыбки на его лице мое сердце начинает бешено колотиться.
– Я думал, что ты не придешь, – снова он говорит так, будто эти слова стали нашим привычным приветствием, подчеркивающим зыбкость наших отношений. Он делает шаг вперед и целует меня в щеку.
Прошел всего один день с тех пор, как мы виделись в последний раз, но я чувствую, что тело мое напряжено, а сердце переполняет волнение.
– Извини за опоздание. Это из-за моих сестер.
Я не уверена, что могу ему все рассказать о своей семье. Я слишком мало знаю этого человека. Одно дело – доверить свое сердце, и совсем другое – доверить свою семью.
– Все очень сложно, – говорю я, хотя понимаю, что мои слова мало что объясняют.
Пабло кивает.
– Я очень рад, что мы встретились здесь. Я подумал, будет лучше, если мы пойдем туда, где тебя никто не знает и где ты не будешь беспокоиться, что тебя кто-нибудь заметит.
В этом он прав – здесь все заняты своими делами, и никто даже не смотрит в нашу сторону. Есть определенная свобода в анонимности, которую предоставляет нам эта часть Гаваны, и поэтому я стою к нему чуть ближе, чем обычно. Я испытываю облегчение от того, что Пабло понимает степень риска, на который я иду, но в то же время меня переполняет чувство стыда, ведь Пабло достоин большего, чем встречаться с девушкой, боящейся пойти против воли семьи.
– Здесь просто замечательно. По-моему, я никогда раньше не бывала в этой части города, – отвечаю я.
– Мы часто приходили сюда в юности. Отец привозил меня и моих сестер покупать фейерверки. – Он произносит эти слова с улыбкой, и я догадываюсь, что он вспоминает приятные моменты своей жизни. – Мы часто ссорились из-за того, кто будет их зажигать.
Я ухмыляюсь:
– Очень похоже на нас. Мы с сестрами вели себя точно так же.
– Ты голодная? – спрашивает он через мгновение.