– Так распорядилась жизнь. Вначале мы планировали воссоединиться в Соединенных Штатах, но мой муж не хотел уезжать. Он был фотографом и сделал много снимков Фиделя и людей из его окружения. Для него это была возможность увидеть революцию вблизи, увидеть, как живут люди, которым удалось взлететь на самую вершину. Его, как художника, это очень вдохновляло.
Она делает еще один глоток кофе.
– Я была молода. Я не осознавала, какими будут последствия моего решения остаться. Не хотела оставлять его одного. Я забеременела, у нас родился ребенок, и мы начали строить здесь свою жизнь, пускать корни в хрупкую землю. Беда заключается в том, что ты не сразу замечаешь происходящее. Износилась пара обуви, но в запасе есть еще одна. У твоего мужа был долгий рабочий день, тебе нужно кормить ребенка и не хочется ни о чем задумываться. Когда износилась еще одна пара, то это уже воспринимается как естественный ход жизни. На мгновение ты расстраиваешься, потому что износились уже две пары, но тебе некогда об этом думать. Ты должна приготовить ужин, а когда ты берешь свою продовольственную карточку, то обнаруживаешь, что у них снова нет ни молока, ни курицы. Разве ты будешь беспокоиться о туфлях? И так продолжается до тех пор, пока ты не осознаешь, что у тебя осталась последняя обувь – дырявая, грязная, подошва разваливается и в ней постоянно натирает ноги. Когда тебе, наконец, удается купить новую, ты испытываешь такое ошеломительное облегчение, что уже и не помнишь о том, что когда-то у тебя было двадцать пар туфель и ты жила, как королева, а теперь тебе приходится ползать на коленях, борясь за каждую копейку. Кто-то скажет, что наступило время высшей справедливости. Когда-то у нас было все, в то время как у большинства кубинцев не было ничего. Фидель отнял у нас все, так что теперь ни у кого ничего нет. Мы все стали равны.
– За исключением Фиделя, который жил, как король, – вставляет Луис, проскальзывая на свободное место рядом со мной, словно не замечая моего присутствия. – И не только он, но и приближенная к нему верхушка, которая продолжает жить в роскоши.
Интересно, он давно тут стоял?
Луис закуривает сигару, знакомый запах наполняет воздух. Отец ненавидел Кастро, но его ненависть не распространялась на дорогие сигары, которые он контрабандой ввозил в Соединенные Штаты.
– Все животные равны, но некоторые более равны, чем другие, – произношу я.
Луис наклоняет голову в мою сторону.
– Это цитата из «Скотного двора»?
В его взгляде читается намек на восхищение, но он сопровождается тем же снисходительным отношением, к которому я уже привыкла.
Я заставляю себя улыбнуться в ответ. Я стараюсь говорить так, чтобы мой голос звучал как обычно. Я не хочу, чтобы стало заметным мое волнение, вызванное его присутствием. Я не хочу, чтобы кто-то обратил внимание на то, как на его появление реагирует мое тело. Я не могу смириться с тем, что такие сильные эмоции во мне вызывает несвободный мужчина.
Из кухни доносится голос, зовущий Анну. Она приносит извинения и уходит, оставляя нас одних. Звенящая тишина наполняет комнату, и мне становится не по себе.
– Значит, ты читала Оруэлла? – спрашивает Луис после затянувшейся паузы.
Я пожимаю плечами.
– Да. И я удивлена, что ты его читал.
– Но почему же? Потому что я живу в коммунистическом раю? – На его губах играет улыбка.
Игривая версия Луиса для меня, пожалуй, наиболее опасна. Я делаю глубокий вдох.
– Почти. В Соединенных Штатах постоянно говорят о том, что на Кубе жесткая цензура и нехватка ресурсов.
– Я уверен, что эта ситуация удобна для обеих сторон, – говорит он. – Коммунизм – это зло и тому подобное. А проблему дефицита ресурсов наше правительство использует для того, чтобы продвигать идею равенства. Людям внушается, что у них есть то же самое, что и у их соседа, пусть даже этот сосед – высокопоставленный правительственный чиновник, который привозит предметы роскоши из-за границы.
С каждым словом тон его голоса повышается.