– Тогда будьте осторожны. А то и не заметите, как этот город вас проглотит. Многие симпатичные девушки, такие как вы, приезжают сюда за приключениями и остаются с разбитым сердцем.
Своим матерински заботливым тоном официантка напоминает мне мою няню Магду. Отец сказал нам, что она уехала из Гаваны и поселилась у родственников в деревне. Мне понятно ее нежелание расставаться со своей страной и со своей семьей, и все-таки мне бы хотелось, чтобы она жила с нами в Соединенных Штатах.
– Спасибо. Я буду иметь в виду.
– Выпьете чего-нибудь еще?
Я заказываю еще один коктейль. Ситуация располагает.
Следующим вечером я выглядываю из такси, в котором, как в комфортной скорлупке, еду по Гарлему. На меня надвигается своим мощным фасадом отель «Тереза». Целый день я изучала окрестности своей гостиницы, а теперь попала как будто бы в другой мир. Здешние магазины и офисы можно назвать как угодно, но только не фешенебельными. Здание отеля, по сравнению с которым мой кажется мне верхом элегантности и уюта, – далеко не худшее в этой картине.
До сих пор я не осознавала, что воспринимаю Америку как рай – место, где можно не слышать речей Фиделя и не ощущать того страха, который угнетал нас в последние недели нашей жизни на Кубе. Присутствие Кастро было бы постоянным напоминанием о том, что мы потеряли, что он украл у нашей семьи. И вот теперь он здесь. Даже в нашем убежище он не оставляет нас в покое.
У входа в гостиницу толпятся люди с транспарантами. Полиция поставила ограждения, чтобы все выглядело так, будто ситуация под контролем. Но на самом деле порядком здесь и не пахнет. Этот хаос напоминает мне то, во что превратилась Гавана в первые дни после революции, когда президент Батиста сел на ночной самолет и улетел в Доминикану, оставив нас в руках Кастро и его последователей.
Энергия толпы ощущается почти физически. В Гаване Фиделя тоже принимали как мессию – с восторгом и надеждой. Для людей, которые собрались сейчас здесь, он Робин Гуд, который забирает добро у богатых и раздает бедным. Не вредит ему, вероятно, и то, что на свой грубый манер он довольно красив. Простая солдатская одежда, борода, которая кому-то может показаться экзотической, – этот тщательно продуманный образ импонирует тем, кто бунтует против старой гвардии.
Мне противно видеть лихорадочное возбуждение этих людей.
Им не придется жить при режиме Кастро. Они свободны и могут выражать недовольство правительством своей страны. Наши свободы Фидель отнял, а они его приветствуют.
– Говорят, к нему сюда Хрущев приезжал, – замечает таксист с ноткой почтительного ужаса в голосе. – Представляете?
В ответ я издаю какой-то нечленораздельный звук. Все мое внимание поглощено сценой, которую я вижу перед собой.
Кто-то вывесил из окна кубинский флаг – здесь, в чужой стране, он воспринимается как символ дерзости и отваги.
Среди собравшихся есть и те, кто, судя по надписям на табличках, протестует против преступлений режима Кастро. Но таких людей очень немного. В основном все восхваляют Фиделя, и их ликующее невежество для меня как пощечина. Сколько усилий потребуется, чтобы нас услышали и поняли!
Лидеры государств выказывают Фиделю уважение, перед ним заискивают интеллектуалы, художники и литераторы обедают за его столом. Вся эта «просвещенная» публика почему-то не хочет видеть того, что скрывается за зеленым камуфляжным фасадом. Будет ли его наружность по-прежнему казаться им романтической, когда они узнают, сколько людей видели эту солдатскую форму в последние секунды своей жизни – во время казни без суда и следствия? Не отвернутся ли от Фиделя его почитатели, если услышат, как палят из ружей расстрельные команды, если почувствуют запах крови своих соотечественников? Захочет ли какой-нибудь поэт написать стихотворение о нашей непрекращающейся медленной гибели?
– Где мне вас высадить? – спрашивает таксист.
– Прямо там, впереди.
– Уверены? Толпа неспокойная.
– Все будет в порядке.