Последний поезд на Ки-Уэст

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я хочу сделать тебя счастливой, — говорит он, и беспокойство в его глазах наводит на мысль, что это не так легко, как хотелось бы. — Я хочу, чтобы у тебя была такая жизнь, какой ты достойна.

Энтони наклоняется над ванной и целует меня в лоб, но сейчас в его движении не чувствуется страсти — судя по всему, его мысли заняты непогодой.

— Пойду займусь приготовлениями к шторму. Хочу убедиться, что все будет сделано как надо. Ужин для тебя оставлен на столе внизу — спускайся, когда будешь готова. Меня ждать не надо. Вряд ли мы управимся быстро.

Он уходит, а я вылезаю из ванны и надеваю одно из платьев, оставшихся от прежней жизни в Гаване, — бледно-розовое, которое мы с мамой купили несколько лет назад в «Эль-Энканто». Из-за многократной стирки ткань стала мягкой, подол слегка обтрепался, и мне пришлось отрезать выбившуюся нить крохотными ножницами из несессера, но от этого платья пахло домом.

Я звоню родным, обмениваюсь парой слов с братом, после чего он передает трубку отцу. Они не знают, ударит ли шторм по Гаване, и готовятся к возможному оползню. Я прощаюсь, чуть не плача — голос отца пробуждает во мне страшную тоску по дому и всему, что я оставила.

Я ужинаю в одиночестве в огромной пустынной столовой, периодически поглядывая на стул, который утром занимал Энтони. Снаружи доносится шум дождя, звуки передвигаемой в ночи мебели, а также сопутствующие этому крики и возгласы.

Взяв еду, я выхожу наружу и ставлю тарелку на один из столов, которые еще предстоит затащить в дом. Дождь уже стал косым и попадает внутрь веранды, но под навесом еда надежно защищена от непогоды.

Мне известно, насколько непредсказуемыми бывают шторма — одни налетают с ревом и неожиданно стихают, другие подкрадываются осторожно и застают врасплох, но то, что происходит сейчас, не предвещает ничего хорошего.

Перед входом в дом, где работники заколачивают окна, я высматриваю Энтони, но его нигде не видно.

Требуется несколько подходов, чтобы вынести всю еду — судя по всему, экономка руководствовалась той же идеей и наготовила столько еды, что впору накормить целую армию.

Я замечаю мужчину, с которым сталкивалась во время прогулки по пляжу. Он стоит в стороне от суетящихся работников с сигаретой в зубах.

— Если вы проголодались, на веранде есть еда, — кричу я ему. В ответ на мои слова он приподнимает шляпу и коротко кивает, после чего разворачивается и исчезает.

Через мгновение в моем поле зрения появляется Энтони — одежда прилипла к телу, мокрые волосы откинуты назад, рукава рубашки закатаны. Видеть его, обычно щеголевато одетого, в таком виде — мокрого и вспотевшего, с грязным лицом и в перепачканной одежде — мне непривычно. Он совсем не похож на миллионера, которым якобы является, зато вполне под стать мужчинам, с которыми о чем-то добродушно пересмеивается, после чего обращает взгляд в сторону веранды и замечает меня.

В два прыжка он преодолевает разделяющие нас ступеньки.

Мужчины держатся поодаль, точно ожидая его команды.

— Тебе не надо было ждать меня, — говорит Энтони. — Ты поела?

— Да. Мне… мне не хватало тебя за ужином. Я не знала, сколько вы еще провозитесь, но подумала, что вы все проголодаетесь. Отец с братом всегда помогали, когда шел шторм, и…

Я не успеваю договорить — он прижимается ртом к моим губам. В сравнении с прежними его поцелуями этот получается поспешным, но в нем ощущается уверенная гордость — в том, как его рука сжимается у меня на талии, вызывая румянец на моих щеках.

Энтони выпускает меня так же внезапно, как обнял.

— Спасибо, — тихо произносит он.