– Привет, сестра.
Голоса. Тихие знакомые голоса. Они одновременно говорят со мной. У них нет пола. Передо мной стоят две фигуры. Близнецы. Они стоят так близко друг к другу, что их тела сливаются. Один светлый, а другой темный. Один – это смерть, а другой – жизнь. В гладкости их черт есть двойственность и симметрия. Это две стороны одной медали, и эти тела постоянно меняются. Статуя во Всемогущем храме ничуть не похожа на этого оришу. Ничто не может запечатлеть эту красоту.
– Привет, Фрам.
Мы не используем слова. Обмен мыслями происходит через космические струны, которые соединяют все во Вселенной.
– Вот мы и снова здесь.
– В последний раз, – говорит Фрам.
– Ты тоже устал от этих игр? – спрашиваю я. – Пришло время положить этому конец.
– Нужно было оставить тебя умирать еще тогда, в первый раз. – Боль вспыхивает в его глазах. – Нужно было позволить Высшему Катаклизму уничтожить тебя, но я слишком сильно тебя любил.
– Мы говорим об этом каждый раз, когда я умираю, – говорю я. – Не хочу выслушивать это еще раз.
– Мне нужно, чтобы ты поняла меня. – Голоса Фрама наполнены воспоминаниями, которые проявляются в виде дождя вокруг его тел. – Ты была так молода. Считай, ребенок. Высший Катаклизм породил нас в пределах одного эона – одной вечности – друг от друга. Сначала Коре и Ре’Мека, потом остальных… Но ты родилась гораздо позже. Никто не знал, что с тобой делать, поэтому мы оставили тебя играть в одиночестве. Ужасный способ воспитания ребенка, да. Но нам предстояло многому научиться – даже если мы думали, что знаем все.
– Недостаток нашего вида, – говорю я. – Слишком самоуверенны, слишком горды.
– Судя по всему, возрождение все-таки кое-чему тебя научило.
– Оно научило меня тому, что я никогда не смогу искупить содеянное.
– Это правда, – говорит Фрам и кивает обеими головами. – Ущерб не возместить.
Тишина повисает между нами в этом лишенном времени месте. Даже здесь Высший Катаклизм зовет меня, и я жажду с ним воссоединиться. Это было бы так просто – больше ни прошлого, ни будущего, вообще никаких воспоминаний. Возможность начать все заново – или последний рубеж. Никто не знает, что происходит с нами после Высшего Катаклизма.
– Ты все еще любишь его? – спрашивает Фрам.
Нет нужды говорить, о ком идет речь: я была с ним с того самого дня у замерзшего озера. Я страдаю за века, которые мы провели, наблюдая за тем, как меняется мир; за новую жизнь, что мы создали. Я чувствую, что он стал сильнее. Дахо готов сбежать из своей тюрьмы. Его зов манит меня, и я ничего так не хочу, как пойти за ним.
Во имя Высшего Катаклизма, да. Я все еще люблю его.
В моей
– А что насчет того крейвана? – спрашивает Фрам, и в его голосах слышится дуновение ветра.