Некоторые рождаются с интернетом внутри, от чего сильно страдают. К ним относится и Том Йорк, размышляла она за просмотром документального фильма «Знакомиться с людьми просто». Кадры сменяют друг друга, будто в размытом калейдоскопе: вспышки неона на улицах, кренящиеся переулки, незнакомцы повсюду, путешественники, преломляющиеся, как лучи, в призмах аэропортов, вихры, прижатые к окнам такси, коридоры, похожие на мышеловки для людей, рекламные плакаты на месте подлинного искусства, слепящая рябь на поверхности водоемов, густой сернистый свет, льющийся на барабанную установку. И везде идет дождь. Саундтрек пробивается сквозь куски интервью, как вариации основной темы фуги, повторяющейся вновь и вновь:
Том Йорк стоит на краю сцены, наклонив микрофон к залу, и зал поет «Подонка» слаженным гулким хором, не пропуская ни единого слова. Том пожимает плечами. Наклон его запястья как бы говорит: посмотрите на этих придурков, и, может быть, я такой же придурок. Потом он улыбается, одна щека вдруг круглится яблочным боком в сером тумане; это искренняя улыбка, пытающаяся притвориться неискренней. Он поет финальный куплет, поначалу почти пародийно, но уже на середине куплета его голос взрывается накопившейся горечью и расцветает в настоящую песню, огромную и пугающую, как тигровая лилия. Он создает ее заново, прямо здесь и сейчас, и она снова принадлежит только ему. Она заглушает даже людей, что выкрикивают его имя на грани истерики, пытаясь отобрать его у него самого: Том, Том, Том. У него больше нет кожи, но он полностью защищен, он стал размером с арену и снова сделался одиноким, каким был в те далекие времена, когда впервые открыл в себе эту музыку. Он стоит, сжимая микрофон, как горло всего, что причиняет ему боль – его внутренние жесткие системы разлетаются в клочья, – совсем юный мальчишка в рубашке единственного фасона, имевшегося в наличии в то время.
«Я никогда в жизни такого не чувствовал, – говорит он потом в интервью, его лицо снова омыто привычной розовой болью. Он говорит о многотысячной толпе зрителей на холме, держащих над головой горящие зажигалки. – Это было нечеловеческое ощущение».
Унабомбер был прав во всем! Нет… не во всем. Можно было бы обойтись и без бомб. Но его размышления о промышленной революции – прямо в точку.
Журналист однажды спросил Унабомбера, не боится ли он сойти с ума в тюрьме. «Нет, меня беспокоит другое. Меня беспокоит, что я могу свыкнуться со здешней обстановкой, что я устроюсь со всеми удобствами и перестану возмущаться. Я боюсь, что с течением лет начну забывать леса и горы – вот что меня беспокоит, – что я могу потерять эти воспоминания и окончательно утратить связь с дикой природой».
Однажды она гуляла в Вашингтон-Сквер-парке с женщиной, с которой познакомилась на портале. У нее, у той женщины, были длинные рыжие волосы, красиво откинутые с фламандского лба. Она указала на старика, игравшего в шахматы, и сказала, что всегда высматривает его в парке по пути на работу, но недавно он пропадал на пару недель, и она рада, что он все-таки не пропал насовсем, а появился опять, и уверенно передвигает своих белых коней буквой «Г», и шелестит своей ежедневной газетой, как осень – сухими опавшими листьями. «Может быть, в этой жизни есть люди, за которыми нам назначено наблюдать», – рассудили они и обрели в этих мыслях покой, но спустя несколько месяцев она узнала, что рыжеволосая женщина из портала бесследно исчезла и никто не знал, как, почему и куда, – никто не смог ей подсказать, в каком зеленом реальном парке она пребывает теперь, чтобы можно было за ней наблюдать день за днем.
И еще файл под названием жопппа. jpeg.
Что-то такое носилось в воздухе, потому что последние несколько лет мы все делали фашистские стрижки, выбривали виски до честной чистой щетины, резким движением руки откидывали со лба челку; зрительно это смотрелось остроумно, ведь мы же неглупые люди и разбираемся, что к чему, и к тому же идеология
Но ведь нашей вины в этом нет, даже отчасти? Потому что те стрижки и вправду смотрелись отлично.
Когда ультраправый водитель умышленно въехал на автомобиле в толпу протестующих против нацистского марша в Вирджинии, она была там. То есть, конечно, ее там не было и быть не могло, но ее сердце бешено колотилось, как если бы она там была; ее сердце билось вместе с другими сердцами, такое же алое и возмущенное, так же близко к земле. В результате наезда погибла женщина с модным в определенное время именем Хезер, и она узнала об этом, наверное, минутой раньше, чем мать той женщины. А когда она разузнала все факты, собрала по крупицам последовательность событий – куда делся весь день? Уплыл в те глаза, что увидели приближавшуюся машину, в то лицо, что теперь навсегда будет знакомым, как лицо кого-то из одноклассниц.
Кто-то выкрикнул из глубины зала:
Каждый день мы превращаемся в единый глаз, читающий один пост. Горячая волна чтения не просто лилась из нее, но и бурлила вокруг; ее стремление к конкретике почти мешало читать, словно она становилась соринкой в коллективном глазу. Иногда это были посты на серьезные темы: война, бедность, эпидемия. Иногда – просто рассказы о походе в дорогой бакалейный бутик с бедной подругой, которую пугают элитные сорта ветчины. И мы всегда называли его только так: пост, пост, пост.
«Знаете, я люблю заходить в интернет по ночам и ругаться», – сказал ее
Когда какая-то ее часть искрилась и разгоралась в портале, это пламя сжигало и утро, и день, полыхало, как новая Калифорния, что в последнее время горела не прекращая. Она металась туда-сюда в обжигающем пламени, не пила и не ела, издавала высокий пронзительный звук, недоступный для слуха большинства людей. Иногда ее муж прорывался сквозь стену ревущего огня, чтобы ее спасти, но она вырывалась из его объятий, норовила ударить коленом по яйцам и кричала: «Там вся моя
«16 раз итальянцы рыдали в комментах, потому что мы кладем курицу в макароны». Все согласились, что это прекрасный повод посмеяться над итальянцами. Возможно, причиной был Христофор Колумб?
ebooksa