— Анна Тихомировна, я буду играть на гитаре, а вы попробуйте взять ноты на рояле, — обратился я к Зориной.
Я задумался на несколько секунд. В прошлой жизни одна знакомая девушка пела замечательную песню, называлась она «Вальс медсестры». Я помню ей даже подыгрывал. Кто написал эту песню я не знал, но решил начать с неё. И тут мой взгляд упал на аккордеон, который стоял на стуле.
— Скажите это чей инструмент? — обратился я к Зориной.
Но ответила девушка, сидящая в зале, я её сначала даже не заметил.
— Я играю, простите это мой аккордеон. Я, Ольга Батурина, учусь в консерватории, точнее училась, но скоро продолжу, — девушке на вид было лет двадцать, может чуть больше.
И мы сыграли, понравилось всем. Вот в этот момент я предложил попробовать песню «Эхо любви», в моём времени исполнителем была Анна Герман, точнее не совсем в моём времени, а скорее во времена моей мамы. Потом хорошо зашла песня «Когда сады цветут», это тоже песня из любимых моей матери, потому знал я их неплохо. Четвёртой я решил запустить песню, которую исполнял в 21-ом веке Ярослав Сумишевский «Давай оставим всё как есть». Эта песня мне самому очень нравилась. И последнюю песню, которую я продемонстрировал сегодня была «Берега», в моём времени её исполнял Александр Малинин. А после мы долго пробовали, репетировали, пока не стало получаться так как я хотел. Незаметно наступил вечер. Герман Янович позвал нас перекусить, чем Бог послал. Трапеза проходила в гримёрной Шведовой. Они меня расспрашивали о фронте. Очень удивились моему позывному «Ведьма». Когда покушали, Ольга Батурина попросила.
— Вы можете сыграть ещё что-то, из своего?
Совесть моя сидела крепко под замком. Ну а что, может в связи с моим появлением здесь эти песни совсем не напишут? Вдруг будущее меняется? Поэтому я сначала сыграл песню «Поговори со мною мама», её пела Толкунова, но только лет через тридцать. Шведова тут же записала слова этой песни, а Зорина расставила нотные знаки. Мы разошлись по домам. Меня приглашали без стеснения заходить, и в обще быть как говорится «своей в доску». На прощание я сказал Шведовой, что дарю ей свои песни, чтобы она исполняла на радость людей. Герман Янович заверил меня, что они обязательно оформят авторство на Евгению Красько.
Когда Евгения Красько ушла, Герман Янович обратился к Зориной.
— Анна Тихомировна, как вам эта девушка? Ну надо же, «Ведьма», надо сказать довольно симпатичная «Ведьма».
— Стихи прекрасные, а музыку я доработаю. Вот только песню «Давай оставим всё как есть», было бы неплохо дуэтом петь. И песню «Эхо любви» тоже. Подумайте кого к Рите поставить из мужчин.
— Да, проклятая война. Такие талантливые люди вынуждены воевать на фронтах. Такой девушке на сцене блистать, а она рискует жизнью за нашу Родину, — задумчиво проговорил Орлов.
Герман Янович распустил артистов, а сам пошёл к художественному руководителю театра.
У меня оставалось три дня отпуска, но провёл я их неожиданно дома. Вернувшись из театра, к вечеру почувствовал боли внизу живота. Я уже предполагал, что это то, что случается с каждой женщиной раз в месяц. Спал плохо, а на следующий день даже не планировал вставать с постели. Что за наказание? Неужели у всех женщин это происходит так болезненно? Поэтому весь день я валялся и матерился, кляня на все лады судьбу и те силы, которые меня сюда забросили. Однако на следующий день стало легче. Вспомнив о заказах из полка, два дня бродил по разным магазинам. Компанию в этом нелёгком деле мне составила сестра. Съездили на аэродром, я узнал, когда будет служебный самолёт в Ростов-на-Дону. Мне сказали, что в следующую ночь будет борт. Оставшееся время ушло на сборы, наставление матери «Береги себя» и наставление сестры «Перебей как можно больше фашистов». И вот наконец я сижу в транспортном самолёте, который везёт меня на юг.
Глава 4
Прилетели в Ростов под утро. В самолёте удалось подремать несмотря на шум, который издает этот аппарат. В городе пошёл сразу в комендатуру, требовалось узнать, есть ли в родной полк какой-никакой транспорт. Попутный тоже подойдёт. Мне повезло из госпиталя возвращалась машина в пехотный полк, и комендант об этом знал. Он направил меня в госпиталь, а уже оттуда меня подсадили в санитарные машины, их было две. Водители были настолько любезны, что довезли меня прямо до территории полка. Мне обрадовались и это было на самом деле приятно. Девушки, мужчины молодые и в возрасте искренне радовались. Меня тискали, обнимали, говорили разные слова, которые бальзамом ложились на мою душу. Здесь я чувствовал себя как дома, почему-то вспомнилась жизнь, та которая уже в прошлом, но по-прежнему в будущем. Потом была раздача заказов и подарков. Когда все более-менее угомонились, начались вопросы девушек в нашей палатке. Расспрашивали о Москве, о том какая она стала, после того как фронт отошёл на запад. Я рассказал о процедуре награждения в Кремле и конечно же о том, как праздновали и я напился. Все смеялись.
На следующий день меня пригласила наша доктор «Айболит», капитанша Нина Петровна Понтюхова. А всё мои критические дни. А я и забыл, что лётчиков женщин не допускают к полётам в такое время. В общем капитанша настучала Гладышеву, а бравый полковник отстранил меня от полётов пока на три дня. При каждом удобном случае смотрю командиру в глаза жалобным, можно сказать преданным взглядом, но увы пока безрезультатно. Чтобы как-то меня занять, Иван Васильевич поставил меня к молодым в «учебный класс». К нам вновь прибыло пополнение из Свердловской лётной школы. Одни ребята без девушек. Восемь человек пацанов, старшему двадцать лет. Гоняю молодых по знаниям о лётной практике. В лётных школах везде одна и та же проблема, курсанты мало летают. Не знаю с чем связано, может с топливом перебои, но факт остаётся. В помощь нам наш учебный Як-1. После обеда дам возможность ребятам попробовать взлёт-посадка, точнее посмотрю на что они способны.
На третий день моей «опалы» прибежал вестовой, к нам в палатку. Я сижу на кровати и маюсь дурью. Играю на гитаре распевая шуточные песни.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, вас вызывают в штаб, — доложил рядовой.
С ворчанием, что давно пора, бегу к штабной землянке. В штабе комполка и его заместитель.