Подарок Параскевы

— Олеська, дочь Матвей. Не твоя.

— Врёшь! Откуда взяла?

— Моя идея была. Катерина твоя совсем голову потеряла: ребёнка нет и нет. И ты тоже хорош. Охладел к жене. Чо делать? Игрушками она тебя не баловала. А ты без них Кай, ледяное сердечко!..

— Короче, баба! — ударил Панкрат кулаком по столу.

— На Ивана Купала, помнишь, игрища были? Праздник закатили, все немного подвыпимши, навеселе… Костры, люд болтается свой, чужой. Городских много понаехало. Катька воет, жалуется, Мы ее утешаем и тут видим — Матвей идёт. От всех сторонкой, чтобы не светиться. Меня возьми и осени идея использовать его, как семенного бычка. Говорю, в лучших традициях русского народа сейчас взять и возлечь с каким-нибудь мужиком. Хоть вон с Матвеем. На Купала, типа, жизнь должна побеждать смерть. После Купала и в подоле принести не грех было. К тому же Матвей мужик не из болтливых, сплетничать не станет. А в темноте, глядишь, и вовсе не разберёт, кто есть кто. Всё по правилам! Как не крути.

Спрятались, словно преступники-заговорщики, ржём. А когда Матвей рядом оказался, хвать — и в кусты его затащили. Мы с Анькой его держали, а Катька верхом… Но прежде мы с Анютой. Катьке первой было неловко и страшно. Еле уломали. Если бы не медовуха, не выгорело. Нам хоть бы хны, а она вот забеременела. Так, значит, нужно было! По судьбе, правильно!

— Правильно, значит! Правильно?! — разозлился Панкрат и, схватив кухонное полотенце, хлестнул им Лизку по плечу. Потом снова и снова… Лизка уворачивалась, прятала лицо, но терпела. Болезненно вроде, но не сильно. А понимание вины говорило: терпи, получи свое наказание. Панкрат свою обиду вымещает, а обидела ты. Отвечай…

Глава 13: Времена

Панкрат перестал к Лизке ходить. С того самого дня если и случался меж ними секс, то жесткий и злой. По пальцам перечесть. Словно не из желания вырос, а из мести выросло желание. Самый злой секс он от того и происходит — из злости. Панкрат и раньше от злости возбуждался чаще чем от чего другого, но прежде всё больше неосознанно. Чувствовал, что не ладиться там, не ладится сям и злился словно яд выпуская в отместку свою пустую безжизненную сперму. От того, наверное, и безжизненную что всё зло в ней сосредоточилось. Тоже с женой Катериной. На всех баб обозлился за свою слабость. Олеську дёргал, а та дерзила в ответ. Нет. В лицо не говорила, что не отец и указывать не может, а видом показывала.

Сдала экзамены по весне и поступила в музучилище, приезжая в деревню на выходные да по праздникам. Только бывала всё чаще у соседа — с утра до ночи с Матвеем и Параской. В дом лишь переночевать возвращалась. С матерью балякала, а Панкрата будто жалела даже. И мать жалела, конечно, но Панкрата видно сильнее. Несчастный человек, его всегда пожалеть хочется.

После училища Олеська пошла дальше — в консерваторию. Там и познакомилась с Альфредом Шнитко, скрипачом. Большим шалуном. И когда Алёнке стукнуло десять лет у Олеськи родился сынок, по настоянию отца названный Артуром. Видно у всех Шнитко слабость на иностранные имена была. Заранее готовились они к великому будущему и славе выбирая звучные имена. С Альфредом не прогадали. И Олеська не стала спорить со свёкрами — Артур так Артур, но в другом настояла: в декрете поселилась жить в родной деревне, поближе к родственникам. Да и тут не прогадала: свёкры с удовольствием приезжали погостить повозиться в земле.

С их помощью, для этого приобрели дом бабы Анисьи. После смерти внучки, она долго не протянула. Так её поразила болезнь и смерть совсем ещё юной Вальки.

Дом купили дорого. Скорее из чувства вины перед Валькой белым ангелом в свадебном платье лежащей в гробу…

Параскева к тому дню уже пропала. Сгинула. Словно и не было её никогда. Вот Панкрат обрадовался, много ли нужно такому человеку для счастья? Растянулся рот в недоброй улыбке, когда ранним утром из ворот своего дома выскочил Матвей в одном нижнем и упав на дорогу, покрытую грязным запесоченным ледком закричал благим матом:

— Параскева! Параскева! Где же ты, солнце всей моей жизни?!..

Но никто ему не отозвался, только снег крупными хлопьями валил с неба тая на мокром лице и обнаженной мужской груди. Ровно в тот день ушла, как и появилась. Точнее в ночь. Одарила мужа теплом и любовью жаркой как пламень в последний раз, утомила, исцеловала запомнив каждый сантиметр мужниного тела, каждое пятнышко и родинку. Каждый бугорок и пик победы расцеловала, и сама была выглажена Матвеем и выласкана донельзя к утренней зорьке. Что уже четыре часа утра известили любовников часы с кукушкой. Вздохнула Параскева ложась на грудь мужу, а тот уже спал без задних ног. Полежала немного, отошла от неги, собралась. Взглянула последний раз на мужа, на Алёнку, подобрала ей одеяло повыше и вышла за порог.

Услыхав вопли к Матвею из дому выскочила Алёнка в ночной сорочке и валенках, а через пять минут Олеська появилась. С созвоном быстро нынче дела делаются. Вместе они подняли Матвея за подмышки, неподъёмного мужика, и повели в дом. Ели ноги волочил, но шёл.

Остались они с дочками одни. Сиротливо было даже вчетвером. Олеська с малышом к ним перебралась. Матвей соберётся зареветь с горя, а плакать-то нельзя, малютка испугается, а выть волком так хотелось! Как Матвей этот месяц пережил, сам в толк не мог взять. Но отлегло. В душе-то всегда скребло: надолго ль счастье дадено? Думал, может задержится Параскева? А оно вон как: десять лет — как один день!

Обнял он дочурку Лелю свою, Олеську с внучком и зажили они дальше. Не так, как раньше, но всё равно хорошо. Дети — не скотинка в хлеву. Дети — это счастье! Другое, но не менее яркое.

Утешал себя. Только по всему заметно было что сник, что лицо посерело, а в руках сила для творчества иссякла. Перестал Матвей из дерева статуэтки резать. Сказал: «Хватит. Грамот и званий до конца жизни заработал». Сгрёб гладкое дерево, по ящикам раскидал и вынес в сарайку. Только самые лучшие скульптуры, что больше всех походили на Параску оставил и детские игрушки. Они от Алёнки теперь Артурке в наследство перешли.