Нужно закончить.
Этому нужно положить конец.
И инстинкты подталкивают меня к зданию на углу, где находится вторая квартира Эриксона — та, которую он скрывает от своей жены. Если Эриксон скрывает свои отношения с Брюстером и тот факт, что он обходит стороной своих не совсем законных клиентов, то именно там он должен хранить улики.
Я мысленно прокручиваю план, решая, как лучше всего проникнуть в квартиру, сильно нарушая одно из своих собственных правил, когда слышу отчетливое хныканье из подворотни здания.
Блейкли, какой она была всего месяц назад, прошла бы мимо этого переулка и даже не посмотрела бы. Она не чувствовала бы абсолютно никакой ответственности за то, что услышала женский крик о помощи.
Но отчаянная тяжесть в груди заставляет меня поступить с точностью до наоборот.
И когда я вижу его руки на ее горле — у меня нет выбора.
Рефлекторно я подбегаю к Эриксону и швыряю свою сумку ему в голову.
— Ты больной ублюдок. Отпусти ее.
Его локоть ударяет меня по щеке, впечатывая в бетонную стену. Боль пронзает мое плечо. Проклятье.
Его это не смущает, он отбрасывает свои растрепанные, грязно-светлые волосы с глаз и продолжает душить женщину, заглушая ее крики. Ее слезливый взгляд встречается с моим, в нем мольба, которая пронзает меня. Затем я замечаю, что брюки Эриксона расстегнуты и низко спущены на бедрах.
Желчь подступает к моему горлу, я отталкиваюсь от стены.
— Отвали от нее, кусок дерьма.
С ворчанием Эриксон ударяет женщину головой о стену. Она падает на тротуар, ее порванная юбка задирается до бедер, с ноги слетает туфля. Когда Эриксон поворачивается ко мне, я засовываю руку в сумку.
Делаю шаг назад, когда он приближается.
— Это не твое дело, мразь, — говорит он.
Я согласна, но уходить слишком поздно. Никому нет дела до того, что происходит на этой улочке, или до женщины с пропавшей туфлей. Мимо проезжают машины, ревут клаксоны, люди спешат жить своей жизнью. Почему, черт возьми, меня это волнует?
Это не потому, что меня наняли.
Что-то еще, что-то чужое и знакомое одновременно ведет войну внутри меня. Чувство нарастает и нарастает, пока не прорывается наружу. Сдержанное сопереживание в течение всей жизни высвобождает лавину.