Однажды мать спросила, не хочу ли я съездить на дачу проведать отца.
Я ответил, что нет.
Она удивилась, но промолчала.
Я знал, что она продолжала высылать ему его инвалидную пенсию. Но однажды перевод вернулся. Мать вертела извещением и, кажется, впервые на моей памяти не знала, как быть.
– Может, съездить, проверить, как там и что? – растерянно спросила она меня.
Я молча пил чай.
– Максим! – Мать повысила голос. – Ты меня слышишь?
– Слышу. И что дальше? Хочешь – езжай, если волнуешься. – И я подленько хмыкнул.
Мать рассвирепела.
– Я? – взвилась она. – А может быть, ты? Ты, кажется, его сын!
– А ты жена! – парировал я. – Пусть даже и бывшая.
Мать опустилась на стул.
– Я? Нет, это невозможно. Как ты этого не понимаешь?
– Это ты не понимаешь, – заорал я. – А если там труп? Да мне просто страшно!
Она, как ни странно, кивнула, соглашаясь, и это было странным, почти неправдоподобным.
На дачу мы приехали поздно, кажется, часам к одиннадцати вечера.
По дороге со станции молчали – что удивительного?
Я думал только об одном: «Пусть он окажется жив, мой дурацкий, нелепый папаша. Пусть только он будет жив!» Было страшно думать, что предстояло увидеть нам с матерью.
Мы остановились у калитки и шумно выдохнули – на террасе горел свет, слава богу! Поднявшись на крыльцо, мы прильнули к окну – за столом сидела Лидь Ванна и пара каких-то «приятелей», папаши среди них не было. Мать нахмурилась и толкнула ногой дверь.
Компашка обернулась на нас. Ни испуга, ни удивления в их глазах не было – пустота. На людей эти нелюди были уже непохожи.